На росстанях

Быть может, многим из вас, дорогие друзья, неинтересно останавливаться такое долгое время на странствиях Лобановича и разглядывать вместе с ним те картины и те места, которые давно примелькались вашим глазам: ведь все это старые дороги и не новые картины! Если бы сегодня довелось мне еще раз пройти по ним, то я не узнал бы ни тех заветных мест, ни дорог, ни картин, которые развертывались перед глазами молодого учителя полвека назад. Все коренным образом изменилось, многое навсегда ушло в прошлое и сохранилось только в памяти, в воспоминаниях о далеких днях юности. А мне ведь так приятно оживить и хотя бы мысленно еще раз окинуть их взглядом. А прошлое и настоящее крепко связаны между собой.

Усадьба полковника Степанова, тополя и сад остались позади. Лобанович медленно взбирался на пригорок, самый высокий на пути из Смолярни в Столбуны. По правую руку раскинулся небольшой лесок, светлый и прозрачный, как тонкая, легкая ткань. Дорога круто и тяжело поднималась в гору по желтому сыпучему песку. Доедая крупное, необычайно вкусное малиновое яблоко — дар старого сторожа, Лобанович взошел на гребень пригорка. Широкая, многокрасочная панорама, ограниченная только голубым небом, открылась перед путником. Это было так неожиданно, так красиво и в то же время так знакомо, что путник невольно остановился.

Новые картины!.. Нет, не новые; новое только то, что любовался ими Лобанович с такого пункта, с какого никогда прежде не видел их. Так бывает и с человеком, когда он вдруг откроется тебе с новой для тебя стороны.

Окинув взглядом всю местность, Лобанович начал присматриваться к отдельным, наиболее знакомым ее уголкам. Вот станция со всеми своими строениями — вокзал, депо, озеро за вокзалом, заросшее по краям густым, высоким камышом и аиром. Правее — мельница, а вот и дорога на Микутичи. Как шумела, гомонила она, когда не так давно, летом, веселая ватага учителей шла в школу Садовича обсуждать вопросы политики и положить начало революционной учительской организации! И как все это неудачно окончилось…

Нет, дорога на Микутичи не радует сейчас взор. Густой сосняк и можжевельник с одной стороны и ольховые кусты — с другой заслоняют ее. Дорога исчезает из глаз, не дойдя до большака, по обеим сторонам которого стоят, как старенькие бабульки, поредевшие березы. Лобанович взглянул правее вокзала. На высокой горке стояла приземистая, хорошо построенная, с претензией на красоту ветряная мельница, одинокая и словцо забытая. Ему редко приходилось видеть, чтобы эта мельница махала крыльями, и потому она казалась ему заброшенной, осиротевшей и производила грустное впечатление. Взглянув прямо перед собой, Лобанович увидел высокие башни белой церкви местечка Столбуны. Само местечко и еще одна желтая церковь заслонялись другим пригорком. Зато как хорошо видны были Панямонь и ее окрестности, хотя это местечко расположено версты на полторы дальше отсюда, чем Столбуны, по другую сторону Немана. Синявский гай, вытянутый тонкой полоской, с приподнятым одним концом, как залихватский ус молодого щеголя, прикрывал Панямонь с северо-запада. Левее и ближе к местечку сурово высилась известковая гора. Называли ее Дроздовой — по имени панямонского жителя Дроздовского, который арендовал гору и добывал известь.

Самыми высокими зданиями в Панямони были церковь, костел и синагога. Церковь и костел стояли в центре местечка, на самом высоком месте, синагога ютилась на задворках. Когда Лобанович еще в детстве впервые увидел панямонский костел издали, то своей формой это здание напомнило маленькому Андрею большого сидящего кота с задранным кверху носом. Это первое впечатление навсегда осталось в памяти. Запомнилась также и маленькая речушка, вытекавшая из-под известковой горы, развесистые вербы над нею, кузница Хаима над речушкой и сам Хаим, ловкий и умелый кузнец с черной бородой. Вспомнилась и старая мельница, гнилое озеро возле нее, ольшаник над озером, густоусеянный гнездами грачей, и неумолчный их крик.

Лобанович смотрит в сторону озера. Вот он, знакомый ольшаник, кусочек общипанной грачами рощицы! А дальше, немного левее, широкий старинный большак спешит уйти с панямонской равнины на соседнюю возвышенность, беря направление на Несвиж. Древние березы, исчезнувшие на некотором расстоянии от местечка, минуя Панямонь, снова тянутся вдоль большака, неясно вырисовываясь в синеватой дали. Как хорошо знакомы эти картины и как крепко связаны они с детством, счастливым и неповторимым!

"Может быть, придет такое время, — подумал Лобанович, — когда я и эти дни своих бездомных скитаний вспомню с удовольствием и вздохну о них".