На росстанях

Он двинулся дальше, спустился в глубокую и узкую долинку между двумя пригорками. И стройные башни белой церкви, и ветряная мельница, и Панямонь постепенно скрылись из виду. Когда Лобанович миновал вставший на его пути второй пригорок, перед глазами сразу возникло все местечко Столбуны с его церквами, с каменными зданиями и площадью, на которой обычно происходили шумные, многолюдные ярмарки. В центр местечка вела узкая песчаная уличка. По обеим сторонам ее убого ютились ветхие халупы местечковой бедноты. В самом начале улички чернела закоптелыми стенами кузница, где всегда стояло несколько крестьянских подвод и слышался раскатистый звон молота. Ближе к центру чаще попадались аккуратные и со вкусом построенные домики зажиточных жителей, с крашеными ставнями, с резьбой над окнами и с красиво отделанными высокими крылечками. Затем шли лавки разных сортов и с разными товарами, начиная от дегтя и керосина и кончая иголками и нитками.

Малоприметная вначале, уличка постепенно принимала вид настоящей улицы. Выводила она на просторную, мощенную булыжником площадь в центре местечка, проходя неподалеку от белой церкви и оставляя ее слева от себя. День был не базарный, и площадь почти пустовала, если не считать одиночных крестьянских колымажек, двух-трех торговок, терпеливо сидевших возле простеньких столиков под такими же простенькими, убогими навесами, да коз, бродивших по площади в поисках поживы. Наиболее ловкие из них задерживались возле возов и, став на задние ноги, выбирали сено из телег, а иные пристраивались возле лошадей и помогали им хрупать вкусную вику либо клевер.

Миновав площадь и волостное правление, Лобанович взошел на крыльцо почты. Она помещалась как раз по соседству с волостью. Довольно просторная комната разделялась невысокой деревянной перегородкой и проволочной сеткой над нею на две неравные части — собственно почту и переднюю для посетителей. За перегородкой, возле стола, сидел начальник почты, средних лет человек с коротким и широким носом, похожим на долото. Здесь же вертелся помощник начальника, знакомый Лобановичу белобрысый парень, которого за глаза называли Цвилым [Цвилый — заплесневелый]. Это был малообразованный чиновник с претензиями на интеллигентность и остроумие, — правда, остроты и шутки плохо удавались ему. За перегородкой стояло несколько шкафов с почтовыми делами и бумагами, с разного рода корреспонденцией. В проволочной сетке были проделаны небольшие оконца, через которые принимались заказные письма, продавались марки, выдавались письма и посылки.

В передней толклось несколько посетителей, Лобановичу бросилась в глаза одна старуха. С растерянным видом она обращалась то к одному, то к другому из посетителей, но от нее отмахивались, как от надоедливой мухи. А ей только нужно было, чтобы кто-нибудь прочитал письмо, которое она получила здесь, на почте. Она обратилась и к Лобановичу. Пришлось удовлетворить бабкину просьбу. Отыскав поспокойнее уголок, Лобанович тихо, чтобы слышала только старушка, прочитал ей письмо. Та слушала и плакала, хотя причин для плача в письме не было.

Улучив минуту, Лобанович окликнул Цвилого:

— Иван Павлович, день добрый!

Иван Павлович поднял глаза из-под толстых, припухших век, — видимо, ночь он провел в веселой компании.

— А-а! — оживился он, увидев Лобановича. — День добрый, день добрый, педагог без педагогики!

Иван Павлович веселым смехом сам воздал должное своему остроумию.

— Посмотрите, пожалуйста, нет ли мне писем до востребования?

— Посмотрим!

Иван Павлович перелистал стопку писем.

— Нету! — сказал он и насмешливо добавил: — Пишут… Верно, от крали, если до востребования?

Лобанович был разочарован, словно его обидели тем, что не оказалось писем, особенно одного — от Лиды.

"Куда же теперь пойти?" — мысленно спросил он себя, снова очутившись на малолюдной базарной площади. Взглянув в сторону улицы, ведущей к Неману, он увидел фигуру человека, который очень напоминал Янку Тукалу. Человек шел, уныло опустив голову, в глубокой задумчивости. Лобанович всмотрелся внимательнее — да это Янка Тукала! Тихонько подкрался и пошел за Янкой в нескольких шагах от него. Занятый своими мыслями. Тукала ничего не заметил.

— А-кхе! А-кхе! — кашлянул Лобанович.

Янка оглянулся. В глазах у него сначала отразился испуг, а затем его лицо засветилось, как солнце.

— Андрей! А, чтоб ты скис! — радостно воскликнул Янка.

Друзья бросились друг другу в объятия.

— Дай, брат, поцелую твой чайник! — нос Янки напоминал носик чайника.

— Пойдем туда! — кивнул Янка в сторону Немана.

Они вышли на пустырь, где никого не было, и остановились возле яруса аккуратно сложенных бревен.

IV

— Давай сядем здесь, — проговорил Янка, показывая рукой на сосновые кругляки.

Прежде чем сесть, он подозрительно оглянулся вокруг.

— Эге, брат Янка, ты стал что-то боязливый и подозрительный, — заметил Лобанович и одной рукой крепко привлек к себе приятеля.

Янка Тукала еле заметно, одними глазами, улыбнулся.