На росстанях

Задав себе такой вопрос, Лобанович задумался. Он никак не мог примириться с мыслью о смерти. В эту минуту она была для него самым страшным врагом на свете и как бы заслонила собой все, сдавила его, заперла в какой-то темный и тесный круг.

Никто не хочет умирать, никто. Ему вспомнилась панна Ядвися. Сколько раз слыхал он от нее, что она очень хотела бы умереть! Лобанович никогда не принимал ее слов всерьез, он твердо был убежден в том, что каждому хочется жить, как бы ему тяжело ни жилось на свете. Даже глубокая старость не хочет уходить из жизни. И предания, легенды народа подтверждают это. В глубине веков родилась евангельская притча о Мафусаиле, который жил больше всех на свете. В час смерти явился ему бог и спросил:

"— Вот ты прожил многие годы. Скажи мне, долгой ли показалась тебе жизнь?

— Мне кажется, будто я вошел в одну дверь дома, прошел через него и вышел в другую, — такой представляется мне моя жизнь.

— Ну, а хотел бы ты еще жить?

— Хотел бы, господи.

Подумав, Мафусаил спросил:

— Боже! А нужно ли умирать второй раз?

— Нужно, — ответил бог.

— Если так, я не хочу второй жизни".

Человеческая мудрость, таким образом, отмечает, что страх смерти сильнее желания жить, сильнее самой смерти. А самоубийцы? В жизни можно найти немало примеров, когда люди сами накладывают на себя руки. Как это понять?

Если человек любит жизнь, то что же заставляет его добровольно расстаться с нею? Говорят, у человека слабый характер, ему не хватает сил бороться с невзгодами жизни. Но если и действительно у такого человека характер слабый, откуда же берется сила побороть страх смерти и поднять на себя руку? Какая-то нелепость. Одно противоречит другому.

Лобановичу хотелось представить себя на месте человека, кончающего самоубийством, посмотреть его глазами на дело жизни и смерти. Интересно здесь и еще одно обстоятельство: каждый самоубийца имеет склонность к тому или иному способу самоубийства — одни стреляются, другие вешаются, третьи топятся, бросаются под поезд, отравляются, режутся бритвой, но все они стремятся выбрать наиболее легкий способ расчета с жизнью. Некоторые из них оставляют перед смертью записки, коротенькие, а иногда и длинные. Лобанович недавно читал в газете записку одного самоубийцы. Он писал: "Чтоб не так страшно было умирать, немножко выпил".

Неожиданно для самого себя Лобанович все больше и больше углубился в думы о самоубийцах и самоубийстве, незаметно начал входить в роль самоубийцы.

"Что такое смерть? Мгновение — и всему конец. Тогда и думать о смерти не придется и ничего человеку не нужно будет", — рассуждал он.

Ничего не помня и не отдавая себе ясного отчета в том, что он делает, не зная, что он будет делать дальше, Лобанович открыл ящик стола. В самом конце ящика, заваленный бумагами и книгами, лежал револьвер, простенький шестизарядный револьверчик. Иногда ходил Лобанович в лес, чтобы пострелять из него в цель.

Теперь вид револьвера вызвал в нем совсем другие, чем обычно, мысли и ощущения. Взяв его в руки, учитель заглянул в дуло.

"Вот только приставить к виску, взвести курок, нажать — и боли не почувствуешь!.. Нет, боль, вероятно, будет, но все это произойдет так быстро, что мозг не успеет ничего осознать".

Болезненные, преступные мысли, казалось, заворожили Лобановича. Словно туману напустил кто-то на молодого парня.

Он снова взял револьвер, который приобрел теперь над ним непонятную власть. Его притягивала к себе и эта пуля, черневшая в стволе, как головка змеи. Уже несколько раз посматривал он на нее. Вдруг будто светлый солнечный луч блеснул у него в голове. Лобанович отбросил от себя револьвер. Холодный пот выступил у него на лбу. Только теперь заметил Лобанович, что руки его дрожали, словно какой-то страшный вихрь пронесся у него в душе. Он почувствовал огромное облегчение, как после тяжелой болезни, и все то, что недавно произошло с ним, казалось кошмарным сном.

— Паничок! — окликнула Лобановича сторожиха, входя в комнатку. — Должно быть, вы, паничок, нехорошее письмо получили?

— Почему ты, бабка, об этом спрашиваешь? — удивился учитель.

— Видно было, паничок, по вас, — проговорила она, окинув учителя внимательным взглядом. — И знаете, паничок, — таинственно проговорила бабка, — я вам опять заговор шептала! Шептала, ей-богу, шептала! Вы любите смеяться надо мной и над моим шептаньем, а я все же шептала вам, так мне вас стало жалко.

— Против чего же ты мне шептала? — спросил, заинтересовавшись, учитель.

Сторожиха несколько минут молча глядела на него.

— Чтоб отвязались от вас недобрые мысли, — тихо проговорила она, глядя учителю в глаза, словно желая что-то разгадать в них.

Лобанович почувствовал себя так, будто его уличили в чем-то нехорошем. Неприятно было и то, что в эту минуту он чувствовал превосходство сторожихи над собой.

"Любопытно", — подумал учитель.

Вихрь чувств, вызванных в его душе известием о кончине друга, улегся, ушли и мысли о смерти.

"На свете, должно быть, все гораздо проще, чем нам иногда это кажется", — заключил он свои мысли о смерти.

XXIV