На рубежах южных

Приезд Котляревского огорошил и напугал кореновского атамана. О жалобе бедноты он знал, но никогда не думал, что сам наказной приедет разбирать её. Больше того, надеялся, что на жалобу в Екатеринодаре не обратят внимания.

Грозный вид Котляревского, казалось, не предвещал ничего хорошего.

— Слушайте, вы, горе–атаман! Как смели вы допустить, что всякая сволочь жалуется на вас, — едва переступив порог правления, принялся распекать наказной бледного, стоящего навытяжку атамана.

Сбросив черкесскую бурку, Котляревский ходил из угла в угол, нервно похрустывая пальцами. Время от времени он поглядывал воспалёнными глазами во двор, где казаки конвойной сотни, обрызганные грязью, рассёдлывали лошадей. Понемногу вокруг них собирались станичники.

— Я… — попытался оправдываться атаман, но Котляревский оборвал его.

— Э–э, что «я», — сморщился он как от зубной боли. — Коли не можете согнуть в бараний рог казаков, то какой вы, к чёрту, атаман? Грамотеи среди казаков завелись! Соберите станичников на сход!

Через час в правление собралась вся станица. Каждому интересно было, что скажет новый войсковой атаман.

Дождавшись тишины, Котляревский заговорил:

— Станичники! Почившая в бозе матушка–императрица послала нас на Кубань, чтобы мы верой и правдой служили престолу и отечеству, и за это жаловала она нас землёй и лесом. Государь–император, посылая меня атаманом, наказывал, чтоб войско наше силу свою не теряло.

— Добре! — выкрикнул дед Ляшенко.

Котляревский покосился на него, продолжал.

— А в чём наша сила? Сила наша в том, что мы друг за дружку должны стоять! А вот до нас дошла жалоба ваших станичников — жалуются они на атамана. Наделами недовольны. Так, спрашиваю?

— Так! — нестройно выкрикнуло несколько голосов.

— А я считаю, что не так! Поделена земля правильно. Вот ты как считаешь? — ткнул он пальцем в Ляшенко.

— Правильно!

— А ты? — палец наказного остановился на Хмельницком.

— По законам! — пробасил тот.

— А вот как ты об этом думаешь? — обратился он к Кравчине.

— Землю полюбовно делили.

— Брешете, хапуги вы! — выкрикнул кто‑то.

— Что, что? — повысил голос наказной, — Кто это сказал?

Никто не отзывался.

— Я говорю ещё раз, делёж земли, считаю, произведён по закону, — голос Котляревского стал резким. — Старшинам и справным казакам, у коих скота больше и кто заслуги перед войском имеет, законом определены большие земельные нарезы. А тем, кто будет смуту вносить, в нашем товаристве места нет. Гнать будем из своего войска! Вот и всё, что я хотел вам сказать. А теперь можете идти. Кто чем недоволен — останься.

Нахлобучивая папахи, один за другим выходили станичники из правления, растекались кучками по улице, обсуждая слова наказного.

Казачок с перебитым носом говорил Ковалю:

— Нашли кому жаловаться. Черт черту око не выколет…

А в правлении остались только Котляревский, станичный атаман и Кравчина, которому наказной приказал задержаться.

— Ну вот, и жалобщиков нет. Все довольны, — потёр руки Котляревский. — Теперь отдохнуть и в дорогу. Завтра еду в Усть–Лабу. Заночую у тебя, Григорий Дмитриевич. Не против?

•

Тимофей Терентьевич спал как никогда крепко. Пробудился он оттого, что кто‑то осторожно звенел посудой. Было уже светло. Через чуть приоткрытые веки наказной увидел молодую статную женщину.

«Жена Кравчнны! — догадался Котляревский. — Анна, кажется».

Не открывая полностью глаз, наказной любовался молодой казачкой.

Она кого‑то напомнила атаману. Котляревский ещё окинул её взглядом и вдруг вспомнил. Лет двадцать тому назад, под Варшавой, судьба забросила его к одному польскому пану, у которого была красавица дочь, Людвига.

«До чего же Анна похожа на Людвигу!» — подумал Котляревский.

Старое нахлынуло, разбередило душу…

«Людвига–Анна… Анна–Людвига», — мелькало в голове.

«Это не Людвига, это Анна, жена Кравчины», — отгонял атаман навязчивую мысль.

А глаза атамана уже ощупывали женщину.

Анна обошла стол и стала совсем рядом с ним, складывая грязную посуду на глиняное блюдо.

— Анна, — тихо окликнул Котляревский.

Она вздрогнула, повернулась к нему.

— А Григорий Дмитрия дома?

— Ушел куда‑то. — И тут же виновато добавила: — Разбудила я вас? Хотела тихо…

— Нет, Аннушка, я уже не сплю давно, тобой любуюсь. — Котляревский взял её за руку, силой притянул к себе. — Сядь!

Анна неловко отталкивала его.

— Ой, что вы!

— Расскажи мне, отчего невесёлая такая?

А цепкие руки уже клонили Анну к подушке.

— Пустите! — рванулась она.

Но он уже целовал её губы, лицо, все шептал: «Анна, Анна–Людвига…»

Они не заметили, как в приоткрытую дверь заглянуло искажённое гневом лицо Кравчины. Заглянуло и снова исчезло.

•

Анна не видела, как уезжал наказной, не слышала, как поздравил он хмурого Кравчину с производством в хорунжие.

Анна забилась в тёмном углу сарая, дала волю слезам.

В сарае едко пахло прелью, кони, отфыркиваясь, жевали овёс, нетерпеливо перебирали копытами.

Анна лежала ничком. Плечи мелко вздрагивали. Она не слышала, как в сарай вошёл Григорий, всматриваясь в темноту, снял с колка связанные вчетверо ремённые вожжи.