На рубеже двух эпох

Я нажал, чувствую - туго. А когда отнял его. то на опухшем месте осталась ямочка от пальца. пока постепенно потом не заполнилась... Легко говорить, а каково терпеть? Зато мать свои хорошие ботинки (у нас звали их тогда "полсапожки") носила лет по 7-8: в церковь, в село, в гости, а потом опять в опорочках. Отец же был еще аккуратнее: свои смазные сапоги он носил буквально 21 год! Прежде он больше сидел за конторским столом, а дома тоже ходил в каких-то старых простых сапогах, но босиком я его не видел. Знаменитые же ветераны смазные я отлично помню: вверху они были уже порыжевшие, а низ чистился ваксой... Их бы в музей исторический нужно поставить... Зато какая бывала радость нам, когда деревенский сапожник Иван Китаич (вероятно, Титович) приносил нам новые сапожки, да еще со скрипом! Несколько минут мы ходили по комнате именинниками, а потом с грустью снимали и опять гуляли в "маменькиных". Зимой у нас были валенки. Но не нужно думать, что мы жаловались на этот порядок: так все кругом ходили, кроме барских детей да сына управляющего. Конечно, не все губили ноги, как мать, но зато почти никто и не смог так обучить детей. Я не знаю буквально ни одного подобного примера на 100 верст кругом и потом во всю жизнь не слышал ничего такого!

После, когда мы уже учились в губернии, мать пешком пошла продавать масло в город или потом везла его в Тамбов, чтобы им заплатить за наше "правообучение". 25 верст в любую погоду тащит на себе ведро, а то и два, с пудом масла!. Да, подвижница житейская была наша мать...

И вот таким путем за каких-нибудь пять лет своего замужества она уже скопила до тысячи рублей. В это время один из родственников, Я.Н.С-в, муж ее старшей сестры, нуждался в деньгах и попросил эту тысячу взаймы под проценты; доходы наши увеличились. Еще скопились постепенно деньги. Другой ее родственник, М.Н.3-в, тоже попросил взаймы под проценты. Они были довольны полученными займами. И, зная нашу бедноту и многосемейность, с охотою и нам давали проценты... А месячное жалованье все шло и шло, масло и свиней каждый год продавали, и деньги все увеличивались. Вот этот сберегательный мамин ящик и дал нам образование, особенно в первые трудные годы. А потом мы и сами стали помогать обучению друг друга. Например, младший брат Александр, дойдя до семинарии, начал (так очень многие семинаристы делали набирать "духовников", то есть 3-4 учеников духовного училища на снимаемую им квартину, питал их, помогал готовить уроки, следил за дисциплиной, за чистотой их. И за все это получал по 5-7 рублей в месяц, большая часть которых шла на уплату хозяйке за квартиру, за стол, за мойку белья, на тетрадки, оставались ему самому гроши, зато он имел бесплатную квартиру и питание.

Я же, как лучший ученик в классе, был (совершенно неожиданно для меня и родителей) с первого же класса семинарии (после четырех лет собственного содержания в духовном училище) переведен на казенный счет в корпус, то есть в семинарское здание. Большинство же семинаристов жили в "своекоштном" общежитии, а еще больше по частным квартирам компаниями или репетиторами, как брат.

Но нужно было учиться уже и сестре Надежде, и четвертому брату, Сергею. Тогда я пришел на помощь: мне предложили заниматься с неуспевающим гимназистом, за что я получал 6 рублей в месяц. Из них я 5 относил в женский монастырь, где помещалась сестра моя в келье одной монахини (они жили на свой счет). Но, конечно, главный фонд был мамин "комод"! Так вот мы и обучились!

Да что еще? После, к выдаче замуж моих сестер, мать за долгие годы скопила (собственно, эти суммы были взаймы у наших родственников) по две тысячи рублей! Невероятно?.. Но так! Только, кажется, младшая сестра, Елизавета, на свое приданое обучилась в Санкт-Петербургском женском университете, потом была преподавательницей в гимназии и вышла без приданого за директора гимназии...

Уж много после, когда я был ректором семинарии, мама говорила мне с сокрушением:

- Ради вас, детей, я так втянулась в бережливость, что сделалась скупою. И сама знаю, что это грех, а уж ничего не могу поделать с собою!

Впоследствии мы купили для топки дров, а она жалела их и по-прежнему топила соломой... И угорела с отцом...