На рубеже двух эпох

После Успения (15 августа ст. ст.) мы с матерью уехали опять в Тамбов на "страшные" экзамены, Но оказалось, что сначала целую неделю держали переэкзаменовки слабые ученики, а приемный экзамен во второй класс назначен был на двадцать второе число. Матери ждать нельзя. Оставила она меня у какой-то толстой и доброй кухарки на постоялом дворе - кажется, на Знаменской улице - и воротилась домой на неделю: хозяйство, маленькие дети, винная лавка. Через неделю снова приехала. А посещая училище, я вдруг от школьников узнал ужасную для меня новость: оказалось, по славянскому языку во второй класс нужно было знать не немного, а половин) грамматики. Там же мне показали какие-то неслыханные мною времена, спряжения глаголов: преходящее, прошедшее, совершенное, давно прошедшее и даже какой-то страшный "аорист". Боже мой! А там еще "двойственное число". В сельской церкви я уже мог читать часы по-славянски, но тут целый темный лес нового же языка. И я пал духом. Учиться уже было поздно: в неделю не выучишь того, что проходят за год... Но почему же не сказали мне об этом обо всем ни Казанский, ни мой протопоп? Они же знали все это! Ответ был один: не очень-то мы привыкли интересоваться нуждами других! Но что делать? Приехавшей матери я не сказал ни слова, зачем огорчать бедную? Все равно не поправишь дела. А может быть, думалось, как-нибудь еще и пронесет..

Пришли на экзамен. За длинным столом сидят три учителя: один из них - "смотритель", по фамилии Щукин, Необыкновенно толстый. За партами несколько мальчиков с родителями. На этот раз вызывали по алфавиту с конца.

Мою фамилию записали в училище не с Ф, а с О - Оедченков, далее на "ижицу" уж не было фамилий.

Вышел, поклонился. Расспросили, где учился. Шесть лет было в моем резерве. Но боюсь иностранного славянского языка. Молчу. Начался экзамен.

- Перечитай царей иудейских, - говорит холодно смотритель.

- Саул, Давид, Соломон...

- Стой! Это - не иудейские цари, а общееврейские, а я тебя спрашиваю об иудейских, после разделения.

- Ровоам... Оказия... Иезекия...

- Не знаешь всех?

- Не знаю, - говорю, - В моей книге этого нет, - оправдываюсь я.

- Ты по какому учебнику готовился?

- По Афинскому.

- А нужно было по Димитрию Соколову, - строго возражает смотритель.

- Но я весной спрашивал у помощника смотрителя, по .какому учебнику готовиться, он мне сказал, все равно.

- Что мне помощник смотрителя?! - грозно напал за мое возражение смотритель Щукин. -По уставу нужен Соколов! Не знаешь?

- Не знаю!

- Ну и уходи!

Я повернулся. Вдруг встает мать и умоляющим робким голосом спрашивает:

- А нельзя ли на класс ниже?

- Сколько тебе лет?

- Двенадцать, тринадцатый.

- Устарел по законам для первого класса! Мать громко расплакалась. Мне стало страшно

обидно. Не за себя, а за нее, горемычную. И я, набрав откуда-то смелости, громко во всеуслышание сказал ей:

- Мама, пойдем отсюда - т. е. от таких нехороших людей!

Взял ее за руку и повел к двери. Вышли в коридор.

- Что же делать? - захлебываясь в слезах, спрашивает меня мать.

- Пойдем в первое училище.

В это время из класса вылетает другой мальчик, Сотников, и он провалился на тех же царях, После, учась уже по Соколову, я узнал, что эти цари, числом до 20, действительно пропечатаны были в его книжке, но и там лишь в подстрочечном примечании... Бог с ним, этим Щукиным, проглотил он тогда меня, как карасика. Но скоро и скончался от удара из-за полноты своей. Наш знакомый Казанский стал смотрителем.

А мы с Сотниковым, моей мамой и его отцом быстро пошли по набережной речки Цны в "строгое" училище, куда не хотела сначала мать. Был уже последний день приема.

Мать бросилась со мною теперь уже не к помощнику, а в квартиру к самому смотрителю П. Н. Охотскому. Раздался звонок. Вышел полный человек в сюртуке. Жиденькая бородка, узкие глазки. Мать сразу ему в ноги! А мне больно за нее! И он поморщился. Спрашиваем: можно ли еще держать? Можно: ныне последний день, идите в канцелярию. Писец, серенький старичок с больными ревматическими ногами, сам написал прошение. Я подписался. Повел на экзамен. Сначала дик-такт: великолепно. Преподаватель Е.И.Орлов, вообще-то раздражительный человек, как я узнал после, на этот раз подошел к запуганной моей матери и говорит ей при мне:

- Ваш сын прекрасно написал диктант! Спасибо ему за такое утешение бедной женщине!

Потом вызвали к столу. Ну, думаю, что как опять про царей?

- Расскажи нам про явление Бога Аврааму в виде трех странников.

Гора спала с плеч: кто же не знает этой истории? Потом - по-русскому.

- Знаешь ли какое-нибудь стихотворение?

- Много знаю, - отвечаю я наивно и уже осмелевши без царей.

- Ну например?

- "Мартышка и медведь",.. Потом...

- Ну, во-первых, - поправляет меня благодушно учитель, которому понравился мой диктант, - это не стихотворение, а басня, милый мой, а во-вторых, она называется "Зеркало и обезьяна".

- Ну все равно! - беспечно продолжаю я в веселом тоне.

- Ну хорошо, читай!

- "Мартышка, в зеркале увидя образ свой, тихохонько медведя толк ногой: "Смотри-ка, Мишенька"...

- Ну разбери, где подлежащее, где сказуемое, какое время?