На руинах Империи

…Кто-то вздыхает рядом. Эркин оторвал взгляд от потолка. Алиса? Ну, чего ей, мало вчерашнего? «Ничего не поняла, и всё забыла», – сказала Женя. А ей и не надо понимать. Он тоже хорош, психанул по-полному, но уж очень испугался. А разве те белые девчонки в имении понимали? Старшая-то да, а младшая… Просто делала то, чему её учили.

Алиса заметила его взгляд, её лицо сразу оживилось, и она улыбнулась ему. Он заставил себя шевельнуть губами в ответной улыбке.

– Тебе принести чего?

– Нет, – качнул он головой, – не надо.

– А почему ты стонешь, когда спишь? Разве спать больно?

– Нет.

– А, это плохие сны, да?

– Да, – согласился он.

– А ты думай о хорошем. Мама говорит, чтобы не снилось плохое, надо перед сном о хорошем думать.

Эркин усмехнулся. Немного было у него такого, чтобы приятно вспомнить перед сном.

– Ты хочешь спать, да?

– Да.

Ответ звучит слишком резко, и Алиса начинает обиженно сползать со стула.

– Тогда я пойду.

Он уже не смотрит на неё. Думать о хорошем. А хотя бы об этом. Ему есть что вспомнить…

…После смерти Зибо сколько же прошло? Неважно. Была уже зима, с её мокрым холодным ветром, суточными дождями, несколько раз выпадал и таял снег. Всё было мокрым, склизким, холодным. Куртка не просыхала. Он заканчивал уборку, когда прибежал Мэтт и с порога заорал.

– Угрюмый! Давай скорей! В Большой Дом!

Мэтта на посылках не использовали. И с какой стати его, скотника, в господский дом зовут? И вместо ответа он обругал Мэтта, что тот ему выстудит скотную. Мэтт ответил столь же забористой руганью и повторил приказ срочно идти в Большой Дом.

– Всех велено собрать.

– На всех пузырчатки не хватит, – отмахнулся он, влезая в сапоги.

– Да не в пузырчатку, навозник, в холл.

Проходя мимо, он дал за навозника Мэтту по шее, но несильно, тот только встряхнул головой и ухмыльнулся. Через залитый холодной грязью задний двор они перебежали к Большому Дому, сбросили на рабском крыльце сапоги – куча набралась уже большая – и прошли в холл. Большой, как сортировочная в распределителе и всегда пустой, сегодня был забит рабами. Он сразу разглядел горничных и лакеев у внутренних дверей, дворовые теснились в другом углу, рядом с ними, но сами по себе стояло семеро индейцев, отработочных, вон и господские няньки. Внутренние двери приоткрылись, и кто-то невидимый вытолкнул красивую мулатку в прозрачной длинной рубашке и молодого негра в паласной форме. Ух ты, даже спальников пригнали. Он и увидел-то их впервые. По толпе рабов прошёл смутный угрожающий ропот, но никто не шевельнулся, не зная, чего ждать и чего делать. Сам он встал к дворовым, сзади всех, чтоб не лезть на глаза. Стояли молча, даже не перешёптывались. Уже слышали, что русские разбили Империю, а у русских нет рабства, теперь и здесь не будет… говорено об этом, переговорено, но как шло всё заведённым порядком, так и идёт. И пузырчатка не пустует.

– Угрюмый.

Он оглянулся. А, Ролли. Ролли безобидный, с ним не страшно, он сам всех боится. Правда, и ничего серьёзного ему не скажешь – сразу всем выложит.

– Чего тебе?

– Говорят, свободу объявят, – шлёпали у его уха губы Ролли.

– Кто говорит, тот и объявит, – отмахнулся он.

Чего об этом говорить. Отработочные психуют, так они-то свободу ждут. Им отработать на белого хозяина без наказаний и вот она – свобода. Кто прямо из резервации, тому три года отработки, после первого побега – первое клеймо и десять лет работы, после второго побега – второе клеймо и уже вечное рабство. Да за каждое наказание срок прибавляется, и если перепродадут, то и срок заново отсчитывается. Он покосился на отработочных. Вон тот, с переломленным носом, говорят, в пятый раз свои три года начал, совсем недавно его привезли, ещё после ломки не отошёл. А этот с двумя клеймами, раб, а стоит не с рабами, а с этими, ну, индейцы всегда вместе держатся.

– А если и вправду? – не отставал Ролли.

Мэтт молча ткнул болтуна кулаком под рёбра, чтоб заткнулся. Отработочные о чём-то шептались между собой. Он прислушался: английские слова тонули в незнакомых гортанных. Он ничего не понимал и потому перестал слушать.

– Все здесь?

Он вздрогнул и вытянул шею, даже привстал на цыпочках.

– Да, сэр, собрали всех.

Так, это Грегори, вон Полди, Эдвин, остальные надзиратели. А в центре хозяин, хозяйки нет, а рядом с ним белый в форме, никогда такой не видел. Русский? С виду – обычный беляк, ничего особенного. Хозяин-то с ним как, улыбается, заглядывает в глаза, как… как раб хозяину.

– Пожалуйста, лейтенант, все рабы собраны здесь, все до одного.

– Благодарю, – небрежно кивает офицер.

– Я больше не нужен?

– Нет, можете идти.

– Да-да, конечно, – хозяин как-то бочком исчезает во внутренних дверях.

Офицер сделал шаг вперёд.

– Все слышат меня?

По холлу прошёл неясный шум и оборвался, как только офицер заговорил.

– Я, офицер русской военной администрации, объявляю вам распоряжение администрации. На всей территории, находящейся под контролем русской военной администрации, рабовладение, система отработки, все отношения зависимости отменяются.