На руинах «Колдовства»

Симона ловко направляла двуколку вдоль ручья, мимо «Колдовства» и нескольких других плантаций, пока наконец поля сахарного тростника не исчезли и вдоль воды не выстроились резиденции, окруженные пышными садами. Достигнув города, она направилась к Джексон Сквер и остановилась около привязи.

Напротив выстроились повозки и телеги в ожидании разгрузки фруктов и овощей, привезенных на рынок. Повсюду сновали слуги, пристально рассматривая продукты. Подбежал черный подросток, и Симона дала ему монетку, чтобы он привязал ее лошадь и проследил за двуколкой до ее возвращения.

На углу сидела старуха с огромным количеством свежих цветов. Симона остановилась у ее прилавка и купила букет розовых камелий с ароматными зелеными веточками скручинника. Она вошла в собор. Сводчатый неф был пуст, только одна женщина чистила скамьи и молодой священник готовил алтарь к следующей службе. Симона встала на колени помолиться за душу бабушки Анжелы. Затем прошла через маленькую часовню и боковую дверь и вышла на кладбище за собором.

Несмотря на убийство, которое тетя Анжела объявила несчастным случаем, годы ее покаяния и щедрые пожертвования собору обеспечили ей место на старом кладбище. Это была белая обитель мертвых. Никто не хотел лежать под землей города, где вода собиралась в малейшем углублении. Симона бродила среди мраморных надгробий, на многих из которых ангелы и херувимы как будто отдыхали, остановив полет, пока не нашла простой склеп с надписью по-французски:

«Анжела, маркиза де ля Эглиз

1785–1830

Она искупила свои грехи трудами своими

Вверяем ее Небесам».

Маленькая плакучая ива лила зеленые слезы над ним. Симона положила цветы и отступила, перекрестившись. Она снова помолилась за несчастную женщину, воспитавшую ее мать, и добавила маленькую молитву за облегчение давней боли Мелодии.

С другой стороны кладбища, за миниатюрным портиком над ангелом со сложенными руками, Арист Бруно следил, как рабочие ставят тяжелую каменную вазу перед новым склепом с именем Филиппа де Ларжа. Ваза была его памятником другу и должна была понравиться Элен. Он приказал добавить земли и посадить бледно-розовые вьюнки, любимые цветы Филиппа. Когда они вырастут, то оплетут новый склеп.

Он дал рабочим по монете и отослал их, затем постоял несколько минут, восхищаясь работой каменотеса. Затянутое облаками небо потемнело, тучи опускались, тяжелым туманом повисая в воздухе. Влага закапала с деревьев, и запахло дождем. Арист повернулся к тропинке, ведущей к ожидавшему его на боковой улице экипажу, и, обогнув большой склеп, неожиданно столкнулся лицом к лицу с Симоной.

Он остановился, его взгляд жадно вбирал ее испуганные темные глаза и прекрасное лицо. Как всегда, оно светилось энергией и независимостью, но тени бессонницы окружали глаза и выражение лица было настороженным. Он заметил трепещущую жилку на ее горле, кремово-белом над оборками, украшавшими темное платье, и понял, что она не так спокойна, как выглядит. И от этого понимания его охватило желание.

Он старался говорить бесстрастно:

— Добрый день, мадемуазель. Кого вы оплакиваете?

— Добрый день, — ответила она с легким вызовом. — Я принесла цветы моей двоюродной бабушке — маркизе.

Он снял цилиндр, и туман уронил капельки на непокрытые волосы.

— Надеюсь, не мои небрежные замечания о «скандале Роже» на обеде мадам Дюваль явились причиной заботы через столько лет?

Ей послышался сарказм в его тоне, и она огрызнулась:

— Иногда мужское самомнение просто изумляет меня, месье!

Неожиданно вспыхнувший на ее щеках румянец сделал ее еще прекраснее. Он испытал такое сильное влечение к ней, что все остальное в его жизни показалось пустячным.

— Может быть, я пытаюсь сказать, что сожалею о своей прямоте в тот вечер.

— Почему? Вы сказали правду, с вашей точки зрения. Но, несмотря на «старый скандал», — сказала она, защищаясь, — моя бабушка похоронена в освященной земле.

Туман превратился в моросящий дождь, но они не заметили. Он видел, что ее руки дрожат, и его потряс порыв яростного желания. Он хотел поцеловать ее, он хотел, чтобы она покорилась.

— Вы приводите меня в бешенство, Симона, — тихо сказал он.

— Почему, месье? — насмешливо спросила она.

— Вы знаете почему. Я одержим вами, а вы не хотите признать, что чувствуете ко мне то же самое. Однако, когда я целую вас, ваши губы говорят мне, что вы также изголодались по моей любви, как я по вашей. Неужели вы можете отрицать это, моя страстная любительница лошадей и безрассудных скачек?

Ее румянец разгорелся еще сильнее. Она гордо вскинула голову:

— Я не безрассудна, я просто более искусна, чем…

С неожиданностью тропических ливней свинцовые облака над ними разразились потоками воды, тяжелые капли застучали, как камни, по окружавшему их мрамору. Симона огорченно вскрикнула и, наклонив голову под бешеной атакой, попыталась открыть зонтик.

Арист выхватил зонт:

— Мой экипаж на улице.