На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Ответ прозвучал так, как если бы дело не стоило беспокойства и не требовало сторонней помощи, но Шехабеддин, раз уж остановился ради проявления заботы, решил всё-таки спросить, не нужно ли албанцу чего-нибудь.

Секретарь перевёл вопрос, а когда албанец стал отвечать, в речи вдруг промелькнуло знакомое слово «санджакбей». Именно так по-турецки называлась должность Шехабеддина — начальника области, то есть санджака, — а албанцы, судя по всему, не стали придумывать ей своего названия. Затем прозвучало ещё одно турецкое слово «тимарлы», которым обозначался владелец большого земельного надела, обязанный нести военную службу и подчиняться санджакбею.

По словам секретаря, единственная просьба албанца заключалась в том, чтобы «любезный господин», когда доберётся до Гирокастры, передал «санджакбею», что «тимарлы Заганос» не может предстать перед ним сегодня днём по серьёзной причине, но предстанет вечером и заранее просит прощения за опоздание.

Секретарь перевёл это улыбаясь и тихо заметил:

— Албанский дикарь не знает, что любезный господин — это и есть тот, кому предназначены извинения.

Веселья добавляла и серьёзность Заганоса, хотя любой бы на его месте был серьёзен, ведь на встречи с начальником лучше не опаздывать.

По случаю прибытия санджакбея всем землевладельцам, нёсшим воинскую повинность, приказали к полудню собраться в Гирокастре на смотр. До города, если ехать верхом, оставалось полтора часа пути, и Шехабеддин как раз успевал, а вот Заганос, чей конь захромал в дороге, не успевал никак.

Сознавая это, Шехабеддин развеселился ещё больше своего секретаря и решил поддержать шутку, предложив За-ганосу:

— Если хочешь успеть, то возьми коня у одного из моих слуг. Ты поедешь со мной, мой слуга останется с твоим конём и отведёт его в город на мой двор, а вечером придёшь ко мне, и мы снова проведём обмен конями.

Секретарь перевёл, а албанец вдруг произнёс по-турецки, хоть и не очень чисто:

— Благодарю, любезный господин. Но если оставишь на дороге слугу, оставь с ним также кого-нибудь из охраны. Так будет спокойнее и тебе, и мне. Тебе — за слугу, а мне — за коня.

Евнуху показалось, что шутка не удалась, ведь если албанец понимал по-турецки, то мог понять и тихое замечание секретаря о том, что «албанский дикарь» торопится на встречу с тем, с кем уже встретился. Однако Заганос продолжал вести себя свободно, а не так, как полагалось бы в присутствии санджакбея. Даже не постеснялся дать наказ слуге Шехабеддина:

— Веди коня медленно. А если тот станет хромать, дай отдохнуть четверть часа.

Вскоре выяснилось, что албанец понимал только те турецкие фразы, которые сказаны чётко и не спеша, а если говорить тихо и быстро, не понимал ничего. И всё же для местного жителя он владел турецкой речью на удивление хорошо.

— Откуда ты знаешь турецкий язык? — спросил Шехабеддин, который попросил нового знакомого, чтобы на протяжении всего пути ехал рядом.

Тот почему-то смутился:

— От пленных турок. Мой отец не раз участвовал в войнах с Турцией и захватил нескольких пленников. Они были незнатные и не могли заплатить за себя выкуп, поэтому мой отец не стал отпускать их на свободу, а надел на них железо и заставил работать в нашей усадьбе. Рыть канавы, строить ограды, валить лес. Отец велел мне не приближаться к пленникам, но в детстве я был любопытен, мне были интересны эти люди, которые пришли издалека и видели большой мир, которого я не видел. Я пытался расспрашивать их о том, что они видели, и так постепенно выучил их язык.

Шехабеддин слушал спокойно, но Заганос, видя перед собой знатного господина из турецкой столицы, конечно, понимал, как звучит рассказ о пленниках, поэтому, будто оправдываясь, добавил:

— Когда мой отец умер, я в тот же день отпустил их всех на свободу, дал немного денег, новую одежду и запас еды, чтобы все добрались до родных мест. Они поблагодарили и ушли.

— А как давно ты принял ислам? — продолжал спрашивать Шехабеддин, поскольку на голове собеседника был тюрбан — головной убор правоверного.

— Не так давно, — коротко ответил Заганос, который не понимал, зачем его расспрашивают, но благодарность за услугу не позволяла совсем отказаться отвечать.

— Я рад встретить в этой стране доброго человека и к тому же правоверного, с которым могу говорить без толмача. — Евнух с нарочитой приветливостью улыбнулся. — Мне рассказывали, что в здешних краях чужестранцу непросто завести дружбу с кем-нибудь. И что здесь хорошо принимают чужаков только первые три дня, пока считают гостями, а после — гонят прочь.

Заганос тоже улыбнулся, весело и открыто:

— Ты можешь считать другом меня. Ты оказал мне услугу, хотя мог бы не оказывать. Теперь я — твой должник.

— Разве должник и друг — это одно и то же? — с притворным удивлением спросил Шехабеддин.

— Если должник хочет вернуть свой долг, то да, он друг, — ответил Заганос. — А если должник не хочет возвращать долг и стремится избежать этого, то такой должник — враг.

— Интересное суждение, — сказал евнух. — Я запомню его. Но подожди называть меня другом, ведь ты слишком мало обо мне знаешь.