На руинах нового

И вот здесь – самый интересный сюжет книги, которую – если не иметь его в виду – не очень интересно читать. Сюжет этот историко-политический. Почти за тридцать лет до того, как Джонсон и Босуэлл принялись колесить по Шотландии, в стране вовсю лилась кровь. Претендент на шотландский – и английский – престол, молодой принц Чарльз Стюарт («Красавчик Чарли») высадился с небольшим отрядом на севере Шотландии в 1745 году, чтобы вернуть власть, как казалось ему и его сторонникам, законно принадлежавшую его династии. К Чарли присоединились могущественные шотландские лэрды горных районов, повстанцы нанесли несколько поражений англичанам, прежде чем достигли Эдинбурга и даже вторглись в северные графства Англии. Все кончилось катастрофой: английский король отозвал свою армию с континента, где тогда шла война, Чарли был разбит, бежал обратно во Францию, его сторонников жестоко наказали. События 1745 года – последний всплеск борьбы за шотландскую независимость; но после поражения, в ситуации жестоких репрессий (в городах было запрещено даже ношение шотландского пледа), началась работа по «созданию» шотландской нации. Ничего особенного в этом нет – подобные вещи происходили в то время и в Германии, и в других местах Европы. Трюк один и тот же: историю того или иного народа объявляли «древней», идущей с «незапамятных времен», героической, сочинялись поддельные литературные памятники героического прошлого, изобретались традиции, вплоть до бытовых. Все это рациональному уму Джонсона претило; один из самых забавных сюжетов «Дневника» – история о том, как саркастичный лондонский доктор раз за разом ставит под сомнение подлинность «древних гэльских» «Поэм Оссиана», на самом деле сочиненных Джеймсом Макферсоном. Дело чуть было не дошло до рукоприкладства – такие бушевали страсти.

Еще одно обстоятельство, связанное с «Дневником поездки с Сэмюэлом Джонсоном на Гебриды», – то, что у него есть более ранний двойник. Сочинил его сам Джонсон; «Путешествие к западным островам Шотландии» вышло в 1775 году. Это сочинение изрядно полито желчью, к тому же оно более… абстрактно, что ли. Доктора занимают преимущественно общие идеи и рассуждения; впрочем, между ними он вставляет замечания по поводу шотландцев, шотландской жизни и даже шотландской природы. Некоторые из них столь странны и нелепы, что в своей книге Босуэлл пытается как-то замять недоразумение. К примеру, Джонсон пишет, что в Шотландии вовсе нет деревьев, мол, один из местных лэрдов показал ему дерево и сказал, что оно вообще единственное в стране. Босуэлл в «Дневнике» принимается мямлить нечто в том роде, что достопочтенный доктор имел в виду только большие деревья, маленькие он за таковые не считал, многого вообще не замечал в силу отвлеченности и возвышенности натуры, и прочее. А вообще-то деревья в Шотландии есть.

Книга удивительная, неспешная, как поездка в экипаже XVIII века. Прелесть ее в однообразии и ожидаемости: вот путешественники приехали в очередное поселение, их принимает очередной священник, профессор или горский вождь, они обедают, беседуют, Джонсон произносит очередные сентенции, Босуэлл прилежно их воспроизводит. Так, наверное, и устроен рай, для меня по крайней мере: неторопливая смена впечатлений, разговоры за трапезой, сплетни и колкости вперемежку с обсуждением книг и событий.

Только не забудем, что земля, на которой этот рай расположен, обильно полита кровью, еще не везде высохшей. Вот путешественники остановились в поместье лорда Эррола, и за обедом тот «рассказал историю человека: его казнили в Перте несколько лет назад за убийство жившей с ним женщины, у которой от него был ребенок. Ему отрубили руки; его вздернули; веревка лопнула, и он был вынужден лежать на земле целый час, пока не привезли из Перта другую веревку; казнь происходила в лесу на некотором расстоянии от горо-да – на том самом месте, где было совершено преступление. «В этом, – сказал лорд, – я вижу руку Провидения». После милой беседы гости расходятся по своим комнатам. Босуэллу не спится, и в воображении ему является отец лорда Эррола, лорд Килмарнок, которому отрубили голову на Тауэр-хилле в 1746 году. «И я ощутил некоторую мрачность», – пишет наш автор. Вот-вот, лишь некоторую.

Рёскин и песчинки Творения

Для моего представления о мироздании я приобрел уже немало, но и не слишком много нового и неожиданного. Я долго мечтал и давно уже говорю о модели, на которой сумел бы показать, что происходит в моей душе и что не каждому я могу наглядно показать в природе.

Гёте. Итальянское путешествие