На самом дальнем берегу

Порою вдалеке собирались грозовые летние облака, бросая на горизонт пурпурные тени; тогда Аррен вопросительно глядел на мага, и тот, вставая, движениями рук и голоса манил к себе облака, и они плыли к ним, проливаясь дождем над лодкой. Среди туч сверкали молнии, ревел гром, а маг все стоял с воздетой вверх рукой, пока ливень не изливался прямо на него и на Аррена, заполняя сосуды, расставленные в лодке, заливая лодку и море, сглаживая даже волны своим буйным напором. И он, и Аррен хохотали от удовольствия; ведь еды у них было достаточно, и ее не приходилось экономить, но в воде они нуждались частенько. К тому же Аррена восхищало, как бешеное великолепие бури покорялось слову мага.

Аррен немало дивился тому, с какой легкостью и охотой его спутник теперь пользовался своей силой, и однажды спросил:

— Почему, когда мы начали наше плавание, ты не употреблял свои чары?

— Первый и последний уроки, какие нам дают на Роке, таковы: «Делай лишь необходимое». И не больше!

— Но в таком случае между первым и последним уроками должно преподаваться учение о том, что такое необходимое.

— Именно об этом и идет речь. О том, что надо сообразовываться с Равновесием. Но вот когда само Равновесие нарушено, тогда нужно считаться с другими вещами. И прежде всего с тем, что надо спешить.

— Но как могло случиться, что, когда все волшебники на Юге, а теперь, возможно, и повсюду, даже те певцы на плотах — все утратили способность к магическому искусству, ты сохранил волшебную силу?

— Потому что мне ничего не нужно, кроме моего искусства, — сказал Ястреб. И спустя некоторое время он добавил, уже более оживленно: — А если вскоре я утрачу свое искусство, то, пока оно при мне, я должен извлечь из моего волшебства все, на что оно способно.

Теперь, похоже, магом овладело странное легкомыслие, юная бесшабашность, и он творил чудеса ради чистого наслаждения, какое он получал от своей магии; Ястреб, оказывается, умел такое, чего Аррен, привыкший к его вечной осторожности, и представить себе не мог. Маг тешил себя все новыми и новыми фокусами; впрочем, в любом волшебнике живет фокусник. Маскировка, к которой Ястреб прибег в Хорте и которая так взволновала Аррена, была для него просто детской игрой, причем очень простенькой и незамысловатой, ибо он мог преображать, когда вздумается, не только свое лицо и голос, но и тело, и даже саму природу, становясь чем ему захочется: рыбой, дельфином или своим тезкой — ястребом. А однажды он произнес:

— Смотри, Аррен, сейчас я покажу тебе Гонт.

И он сказал, чтобы мальчик смотрел на поверхность воды в бочонке, накануне до краев заполненном дождевой водой. Многие обычные колдуны могут вызывать воображаемые образы на поверхности воды, а именно это он и сделал: в водном зеркале возникла огромная остроконечная вершина, окутанная облаками, которая вставала, казалось, прямо из серого моря. Потом изображение изменилось, и Аррен отчетливо увидел на горном склоне отвесный обрыв — как будто он смотрел на него с высоты птичьего полета, будучи чайкой или ястребом, парящим на ветру, дувшем с берега; он смотрел на обрыв, встающий прямо из бурунов и уходящий отвесно на высоту не меньше двух тысяч футов. И на самом верхнем карнизе обрыва стоял какой-то маленький дом.

— Это Ре Альби, — сказал Ястреб. — Здесь живет мой учитель, Огион, тот самый, который много лет назад усмирил землетрясение. Он ухаживает за козами, собирает лечебные травы и хранит молчание. Хотел бы я знать, продолжает ли он свои прогулки по горе — ведь теперь он очень стар. Но если бы Огион умер, я узнал бы об этом, наверняка узнал бы, даже здесь и теперь… — Но в голосе его не было уверенности, и на мгновение изображение заколыхалось, пошло рябью, как будто утес вдруг начал валиться. Потом все прояснилось, и также прояснился его голос: — У него в обычае ходить одному по верхним горным лесам, там он проводит конец лета и всю осень. Когда я был мальчишкой из горной деревни, он сам пришел ко мне и дал мне имя. И тем самым определил всю мою жизнь.

Изображение в водном зеркале снова изменилось. Появилась картина, словно увиденная глазами птицы, сидящей в лесу среди ветвей и глядящей вниз — на залитые солнцем горные луга, и вверх — на заснеженный пик. Откуда-то изнутри долины бежала крутая дорога, уходящая в зеленую, пронизанную солнечными пятнами тень.

— Нигде нет такой тишины, как в этом лесу, — сказал с какой-то тоской Ястреб.

Изображение побледнело и пропало, и на водной глади бочонка не осталось ничего, кроме отраженного слепящего диска полуденного солнца.

— Туда, — сказал Ястреб, глядя на Аррена странным, чуть насмешливым взглядом, — если я когда-нибудь вернусь туда, — даже ты не сможешь последовать за мной.

Впереди показалась земля, низкая и голубая в послеполуденном блеске, как полоса тумана.

— Это Селидор? — спросил Аррен, и сердце его учащенно забилось.

Но маг ответил:

— Я думаю, это Обб или Джеззаж. Мы, мальчик, не одолели еще и полдороги до Селидора.