На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции

Подручный трубочист дома, где жил Юнгмейстер, действительно знал об этих трубах, но клялся и божился, что туда он не лазил и ничего не крал. Это, положим, и подтвердилось, но подтвердилось и то, что наивный трубочист как-то шутя говорил своему знакомому и даже приятелю Кондратьеву, что Юнгмейстера легко этим путем обокрасть. Кондратьев был, как его описывал трубочист, человек высокого роста, с усиками, довольно темными, и с родимым пятном на левой щеке…

Ясно было, что я опять встречаюсь со своим «знакомым незнакомцем». Но где он жил, этот Кондратьев, где его можно было найти, об этом трубочист решительно ничего не знал, тем более что со времени кражи и даже за несколько дней до нее он потерял своего приятеля из вида.

Трубочист, однако, сообщил новую подробность: у Кондратьева была подруга. Но где была и чем занималась эта подруга, неизвестно. В самое последнее время она, кажется, была без места и занималась поденной работой… вот и все.

Той порой подоспело новое преступление.

На Невском проспекте, недалеко от лавры, нашли задушенного с поясным ремнем на шее, довольно тщедушного парня. Оказалось, что это был ученик часовых дел мастера Иван Глазунов.

Из дознания же обнаружилось, что вечером накануне убийства несчастный ученик часовых дел мастера пьянствовал в трактире «Старушка». У него были серебряные часы с цепочкой. С ним сидел и поддерживал ему компанию рослый, плечистый человек лет тридцати пяти, с усиками и родимым пятном на левой щеке. Трактирщик хорошо почему-то запомнил его.

Опять тот же Кондратьев и, как я был почему-то уверен, Соловьев, а по-настоящему — Яков Григорьев. Дерзость и наглость этого злодея превосходили все пределы, и хоть он вертелся тут же, как говорится, под носом, — мне не удавалось его изловить.

Самолюбие мое сильно страдало. Я бранил своих агентов и наконец пустил в ход знаменитое «cherchez la femme»… Надо было найти женщину. Надо было найти эту подругу Кондратьева-Соловьева-Григорьева!

Я мобилизовал своих агентов женского пола.

По словам трубочиста, подруга преступника была без места. Я ухватился за эту мысль. «Если она без места, — думал я, — то ютится, скорее всего, где-либо на квартире, занимает, может быть, угол».

Всем женщинам-агентам была объяснена мною важность и сложность дела. Была обещана хорошая награда, и был дан приказ превратиться в не имеющих места работниц и слоняться в таком обличье по углам…

Результаты получились довольно быстрые.

В подвальном помещении дома де Роберти близ Сенной площади держал квартиру, состоящую из одной комнаты и кухни, отставной фельдфебель Горупенко.

Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми ютился в комнате, а кухню отдавал под углы квартирантам.

Таких квартирантов в кухне, на пространстве пяти квадратных сажен, проживало до восьми человек. Теперь же, по случаю летней поры (столько времени мучил меня этот негодяй!), их было лишь четверо: официант из трактира «Бавария», безместный повар-пьяница, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места.

К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих агентш, и агентш опытных, некая Федосова, выдавая себя за работницу на папиросной Фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего выхода замуж.

Вечером, когда все квартиранты были в сборе, новая жилица, по требованию сожителей, должна была, как водится, справить новоселье, т. е. выставить водку и закуску.

Когда мужчины перепились и разошлись по углам, обе женщины разговорились.

— Охота тебе, милая, по стиркам-то ходить, — начала разговор Федосова.

— Да я и на хороших местах живала, — ответила несколько тоже подвыпившая подруга, — да нигде из-за моего не держат, больно буен. Придет проведать да и наскандалит, ну, а господа этого не любят…

— А он солдат али пожарный, твой-то?

— Из солдат, милая! Уж три года с ним путаюсь, ребенка прижила; каждый месяц по четыре целковых чухонке даю за него.

— А отец-то помогает?

— Как же, как придет, бумажку, а то и две сунет. «Пошли, — говорит, — нашему-то…» Вот за это он мне больше и люб, что ребенка жалеет. А вот теперь месяца три как пропадал, да вдруг… вот приходил недавно, только какой-то невеселый, да и не в своем виде.

— Под хмельком, должно быть. Видно, приятели употчевали?

— Нет, милая, совсем не в этих смыслах. А это я про одежу говорю.

— Что такое про одежу?..