На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции

Озадаченный толчком Гребенников — это был он — в первый момент как бы растерялся. Этим воспользовался агент Б. и обхватил его. Но Гребенников, увидя опасность, сильно рванулся и освободился от сжимавших его рук. Почувствовав себя на свободе, он бросился вперед, но сейчас же попал в руки других агентов. Видя, что сопротивление невозможно, Гребенников покорился своей участи, произнеся с угрозой:

— Какое вы имеете право нападать на честного человека средь бела дня, точно на какого-нибудь убийцу или вора? Прошу немедленно возвратить мне свободу, иначе я тотчас буду жаловаться прокурору!.. Не на такого напали, чтобы вам прошло это даром. Вы ошиблись, приняли, вероятно, меня за кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.

— Причину ареста сейчас узнаешь в Сыскном отделении! — проговорил ему в ответ агент, не переставая вместе крепко держать за руки Гребенникова. Затем все трое сели на проезжавшую мимо карету и направились в Сыскное отделение.

Гребенников всю дорогу выражал негодование за свой арест и угрожал жаловаться самому министру на своевольные действия полиции.

В Сыскном отделении он был обыскан. У него оказались золотые часы покойного князя Аренберга и несколько французских золотых монет.

По происхождению Гребенников оказался купеческий сын и отлично владел словом и грамотой.

Таким образом, к вечеру второго дня после обнаружения преступления оба подозреваемых были в руках правосудия.

Дальнейший ход дела уже не зависел от Сыскной полиции, но тем не менее допросы происходили в моей квартире.

Обвиняемые в задушении князя Аренберга Шишков и Гребенников не сознавались в преступлении, и это обстоятельство причиняло большую досаду всем присутствовавшим властям. Многие явно выражали мне свое неудовлетворение неспособностью органов дознания добиться от преступников повинной. Щекотливое положение, в которое я был поставлен благодаря упорному запирательству арестованных, заставило меня доложить обо всем происходившем моему непосредственному начальнику, генерал-адъютанту Трепову. Трепов тотчас же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.

— У тебя третьего дня борода была длиннее, когда тебя видели в доме князя Голицына! — сказал генерал, в упор глядя на Гребенникова.

Гребенников, однако служивший когда-то письмоводителем у следователя, сразу понял, что его хотят поймать на словах, и, несколько подумав, с большим спокойствием ответил:

— А где же этот дом князя Голицына! Как же могли меня там видеть, когда я и дома-то этого не знаю!

Результата этот допрос не дал никакого. Шишков также не сознавался, отвечая на все вопросы или молчанием, или фразами: «Был выпивши — не помню, где был».

Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым битых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.

— Хотя для обвинения имеются уже веские улики, — сказал он в заключение, — но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства.

Моя задача, как я думал, была окончена с честью, а между тем я же должен был, как оказывалось, во что бы то ни стало добиться сознания. Это было необходимо для того, чтобы дать австрийскому послу уверенность, что арестованные были настоящие преступники, о чем посол торопился дать знать в Вену.

Убежденный, что общее мнение присутствовавших не оскорбит меня подозрением в способности употребить насилие для вынуждения признания у обвиняемых, и, получив массу уверений, что успех, если он будет достигнут, будет отнесен к искусству моему и навыку, я решил приступить к окончательному допросу.

По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.

Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, совсем не отличался от общего типа преступников из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Сердце этого человека, как характеризовали его потом его же родственники, не имело понятия о сострадании.

Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи; при жизни отца он жил в довольстве и даже получил дома некоторое образование. Живя с отцом, он занимался торговлей лесом. Он показался мне более развитым, чем его товарищ, Шишков, и более способным к решительному порыву, если задеть его самолюбие — эту слабую струнку даже закоренелых преступников.

Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях, главное, не быть гневным и устрашающим чиновником, а самым обыденным человеком.