На секретной службе

Если бы Бондарь стоял во весь рост, его вышвырнуло бы на мостовую, как пушинку. Но взрывная волна подхватила его лишь для того, чтобы припечатать спиной к ограждению балкона. Выдавленные взрывом стекла пронеслись над ним, разваливаясь в воздухе на сотни сверкающих осколков. Волосы затрещали от невыносимого жара, в лицо ударило бетонное крошево.

Бондарь инстинктивно зажмурился, предохраняя глаза, а когда вновь открыл их, из дверного проема валил дым, смешавшийся с пылью.

Повсюду звучали тревожные человеческие голоса, казавшиеся слабыми и тоненькими, как зудение комаров. Раздался приглушенный хлопок: это взорвался кинескоп загоревшегося телевизора. Электричество погасло, и гостиничный номер, освещенный языками пламени, выглядел, как преддверие ада. Высвободив ноги из-под обломков бетона и кирпичей, Бондарь ворвался туда, ища глазами Милочку. Для того, чтобы обнаружить ее, сначала пришлось поднять обугленную дверь и отбросить ее в сторону.

Справившись с задачей, Бондарь тут же пожалел об этом.

Она была еще жива, хотя ничем не напоминала ту Милочку, которую он совсем недавно сжимал в своих объятиях. Да, она была жива, но превратилась в закопченный кровоточащий обрубок с одной уцелевшей рукой. В скрюченных пальцах чадила белая тряпица. Та самая, которой Милочка взмахнула, прежде чем открыть дверь ванной комнаты.

Прощай, любимый, сказала она, и привела в действие простенький механизм, установленный внутри. Приняв на себя взрыв, предназначавшийся Бондарю.

Секунду или две он смотрел в единственный Милочкин глаз, чудом сохранившийся на изуродованном лице. В нем скопилось столько ужаса и нечеловеческого страдания, что выдержать его взгляд было свыше сил Бондаря.

– Хочешь уйти? – тихо спросил он, опустившись на колени возле Милочки.

Глаз утвердительно закрылся, выдавив мутную слезу, окрашенную в розовый цвет. Конечно, она хотела уйти – безрукая, безногая, с кровавым месивом вместо лица. Эх, если бы Бондарь был в состоянии повернуть время вспять! Но он не умел этого, точно так же, как не умел воскрешать или исцелять близких. Скорая и безболезненная смерть – вот и все, что он мог предложить Милочке.

Не так уж много. Не так уж мало.

– Не бойся, – прошептал Бондарь, нащупывая сонную артерию на ее шее.

Она промолчала. Может быть, потому, что у нее не осталось сил даже для того, чтобы вымолвить хоть словечко, а может, потому, что уже сказала все, что должна была сказать.

Счастливо оставаться… Я ухожу навсегда… Прощай, любимый…

«А я ей ничего не ответил, – вспомнил Бондарь, смыкая пальцы, смежая веки. – И это правильно, это честно. Разве я хоть немного любил Милочку? Какая, к хренам собачьим, любовь, когда весь состоишь из одной только сплошной ненависти!»

Так воскликнул он мысленно, а потом очень тихо и очень отчетливо произнес вслух:

– Я тебя люблю.

Милочка вздрогнула. Агония ее была короткой и слабой. Словно птичка немножко потрепыхалась в руке, прежде чем утихомириться.

Убедившись, что пульс под пальцами больше не прощупывается, Бондарь встал и дважды врезал кулаком в стену.

– Блллл…

Занывшие костяшки пальцев привели его в чувство. Давя подошвами хрустящие осколки, он выбрался из номера. Входную дверь тоже снесло с петель, накрыв ею еще одну женщину. Приподняв дверь, Бондарь увидел распластанную на полу дежурную. Ей досталось меньше, чем Милочке, но хватило и этого. Доказательством тому были остекленевший взгляд несчастной и черная лужа вокруг ее раскроенной головы. «Подслушивала, – догадался Бондарь, осторожно укладывая дверь обратно. – Но не слишком ли высокая плата за обычное бабское любопытство? Что же ты творишь, судьба-злодейка?»

В длинном черном коридоре, затянутом пеленой едкого дыма, нарастал гомон десятков голосов, в котором прорезался то кашель, то визг, хлопали двери, звучали торопливые шаги. Надсаживая глотку, Бондарь заорал в клубящуюся темноту:

– Сюда нельзя, сейчас опять рванет! Ложитесь, все ложитесь!

Судя по шуму, собравшиеся в коридоре дружно повалились на пол. Кто-то заплакал, кто-то затараторил в телефонную трубку: «Алло-алло, милиция, у нас теракт, да-да, теракт, взрывом полгостиницы разворотило, все горит, все рушится!»

– Сказочник хренов, – буркнул Бондарь, возвращаясь в номер, озаренный неверным светом оранжевого пламени.

Сборы заняли минимум времени. Действуя с четкостью робота, Бондарь побросал вещи в сумку и, избегая смотреть на Милочкин труп, заглянул в ванную комнату.

Она выглядела так, словно в ней на славу порезвилась бригада безумных молотобойцев. Дальняя стена, растерявшая почти всю плитку, угрожающе кренилась внутрь. Было странно видеть на ней уцелевшее зеркало, но еще более дико смотрелся отразившийся в нем Бондарь, чумазый, голый по пояс, с грудью, иссеченной порезами и ссадинами.

Тогда он шагнул к водяной струе, хлеставшей из перебитой трубы, и принялся умываться. Ему не хотелось, чтобы встречные в потемках принимали его за обитателя Преисподней.

XI. На тропе войны