На сем стою

Нельзя сказать, что образ Зиккингена - защитника угнетенных - был полностью вымышленным. Он действительно позволил Гуттену убедить себя в необходимости двинуться крестовым походом местного масштаба в защиту гуманизма и реформы. Таким образом Рейхлин получил возможность выплатить наложенный на него штраф, а гонимые за Евангелие получали убежище в Эбернбурге. Среди них был и тот молодой доминиканец, Мартин Бюцер, который так восхищался Лютером в Гейдельберге. Теперь же, оставив сутану, он бежал к рыцарям зеленого леса. Лютера известили о том, что и он будет желанным гостем там. Мы не знаем, каким был ответ Лютера, но можем догадаться об этом по его реакции на подобное же предложение со стороны рыцаря, сообщившего ему о том, что в случае, если курфюрст согласится выдать Лютера, сто рыцарей готовы выступить на его защиту, поскольку дело это не рассматривалось судьями безупречной репутации. Лютер отвечал на подобные предложения уклончиво. "Я не отклонял их, - доверительно сообщал он Спалатину, - но воспользуюсь ими лишь в том случае, если того пожелает Христос, мой Защитник, Который, как я могу полагать, вдохновил этого рыцаря".

При этом Лютер был готов использовать получаемые им письма в дипломатических целях. Он желал знать, не считает ли Спалатин разумным показать их кардиналу Риарио. Пусть курия знает, что если ее угрозы заставят Лютера покинуть Саксонию, он не отправится в Богемию, но найдет убежище в самой Германии, где может стать Для нее куда более опасен, чем под надзором князя, когда он всецело погружен в свои преподавательские обязанности. Общий тон письма достаточно резкий. "Для меня жребий брошен, - сказал Лютер. - Я равным образом презираю как ярость Рима, так и милость его. Меня не примирить с ними; наступил конец смирению. Они проклинают и сжигают мои книги. Я всенародно сожгу весь канонический закон, если только меня не оттащат от огня".

В августе 1520 года Лютер намекнул, что теперь, освобожденный этими рыцарями от страха перед людьми, он готов обличить папство как антихриста. В действительности Лютер уже сделал это; и хотя заверения в готовности встать на его защиту, несомненно, ободрили его и придали смелости, не в ощущении безнаказанности таился источник мужества Лютера. Один из его друзей высказал опасение, что Лютер отступит перед грозящей ему опасностью. Тот ответил:

"Вы интересуетесь, как обстоят мои дела. Затрудняюсь что-либо ответить. Никогда еще сатана не ополчался против меня с такой яростью. Могу лишь сказать, что никогда не искал я ни богатства, ни почестей, ни славы и посему не могу быть низвергнутым яростью толпы. Скажу даже, что чем более они негодуют, тем более я исполняюсь духом. Но - и это может удивить вас-я едва способен противостоять самой незначительной волне внутреннего отчаяния, вот почему малейшее подобное волнение переживается мною больнее, нежели самые жестокие бури иного рода. Вам не следует опасаться того, что я отступлю от установленных мною мерил".

Наибольшей смелостью обладает тот революционер, в котором живет страх, превосходящий все, чем способны угрожать ему враги. Лютер, который так трепетал пред лицом Божьим, не испытывал никакого страха перед лицом человека.

По мере того как суть противостояния все более прояснялась, становилось очевидным: Лютер не желал, чтобы проливалась кровь за него или за Евангелие. В январе 1521 года он писал Спалатину:

"Вы понимаете, о чем просит Гуттен. Я не желаю воевать за Евангелие, проливая кровь. В подобном духе я и отвечал ему. Слово побеждается Словом. Именно Словом Божьим Церковь служит и преображает. Антихрист поднялся без помощи рук человеческих, и падение его произойдет без содействия человека".

Глава восьмая

ДИКИЙ ВЕПРЬ В ВИНОГРАДНИКЕ