На сем стою

Решающим же из всех разногласий была его внутренняя потребность. Столь превозносимая Эразмом незамысловатая философия Христа не избавляла от внутренних сомнений, а богословские исследования, которые, как он полагал, должны способствовать искуплению мира, не защищали от завистливых насмешек. Зачем изнурять себя, обрекать на преждевременную старость, болезни, потерю зрения, сочиняя книги, если мудрость, вполне возможно, дарована младенцам? Исполненный сомнений относительно полезности труда всей своей жизни, он нуждался в опоре - если не Лютера, то Рима.

Подобный человек просто не в состоянии был безоговорочно поддержать Лютера, не ломая при этом самого себя. Эразм осмотрительно избрал свою стратегию и придерживался ее с большей настойчивостью и смелостью, чем обычно принято считать. Он выступал в защиту человека вообще, но не конкретных мнений. Если он одобрял идею, то именно как идею, но не как идею Лютера. Он отстаивал право человека говорить и быть услышанным. Эразм делал вид, что ему вообще неведомо, о чем говорит Лютер. У него не было времени, как он утверждал, прочесть книги Лютера, за исключением, может быть, нескольких строк из работ, написанных по-латыни. Ничего из написанного по-немецки он не читал в силу незнания этого языка - хотя до нас дошли два письма Эразма Фридриху Мудрому, написанные по-немецки. После столь пылких высказываний он вновь и вновь отрицал свое знакомство даже с немецкими работами. Позиция его, однако, была вполне логичной. Он ограничил себя защитой гражданских и религиозных свобод. Лютер был человеком безупречной жизни. Он выражал готовность изменить свою позицию. Он просил назначить беспристрастных судей. Лютер жаждал, чтобы было назначено слушание, настоящее слушание, которое позволило бы определить, насколько здраво предложенное им истолкование Писания. Это была битва за свободу истолкования. Даже если Лютер и заблуждается, пусть его поправят по-братски, но не грозят карами Рима. В век нетерпимости к нейтралитету Эразм был по своим убеждениям нейтральным человеком.

Среди гуманистов были и те, кто безоговорочно перешел на сторону Лютера. Именно так поступил Меланхтон, который как богослов гуманистического направления был убежден в правильности предложенного Лютером истолкования посланий апостола Павла. В силу этого Меланхтон стал коллегой и союзником Лютера. В то же время он занимал позицию, которая порой представлялась столь неопределенной и двусмысленной, что вплоть до наших дней не стихают споры о том, был ли он защитником Евангелия Лютера или извращал его. Дело в том, что до самых своих последних дней Меланхтон сохранял прочные дружеские отношения с Эразмом. Само по себе это было бы не столь существенно, не проявляй он при этом постоянной готовности внедрить в учение Лютера чуждые ему элементы. После смерти Лютера Меланхтон перевел Аугсбургское исповедание на греческий язык для патриарха Константинопольского. В этом переводе он фактически подменил лтотеровское учение об оправдании верой греческой концепцией обожествления человека через сакраментальное единство с неподкупным Христом. Гуманизм оказался сомнительным союзником.