На семи морях. Моряк, смерть и дьявол. Хроника старины.

Все три судна пропускали воду столь сильно, что их сразу же должны были отправить на конопатку. Когда при контрольном посещении верфи Колумб отчитал конопатчиков за плохое отношение к работе, они в знак протеста покинули свои рабочие места.

Уже через три дня после исторического отплытия поломался трухлявый руль «Пинты», что вынудило ее зайти на Лансароте, один из группы Канарских островов. Здесь повреждения были устранены, и, кроме того, латинское парусное вооружение «Пинты» было заменено на прямое, потому что при постоянном направлении ветра (а им как раз и приходилось иметь дело именно с таким ветром – пассатом) косые латинские и гафельные паруса были непрактичны.

Из-за своего почтенного возраста корабли Колумба сильно пропускали воду еще на пути к Новому Свету. Ну а при возвращении на родину каждая вахта вынуждена была уже качать помпы.

Пять кораблей Магеллана тоже были старыми посудинами, которые перед отплытием необходимо было полностью перебрать. Помп и рулей не хватало, палубы прогнили, а реи и якоря вообще не удалось отыскать. По-видимому, Магеллану достались уже забракованные суда, исключенные из списков флота.

Сохранившиеся счета на капитальный ремонт этих пяти развалин подтверждают, что любая снасть, любая деталь на них или отсутствовала, или была повреждена. Одних только тросов, сплесней и конопли для ремонта должны были поставить 221 центнер, а кроме того, еще 173 куска парусины, из чего можно заключить, что такелаж на кораблях вообще отсутствовал.

Когда в XIX столетии были созданы судовые регистры и страховые компании, судовладельцы попытались извлечь из этого выгоду. Они застраховывали на большие суммы старые суда и подстраивали кораблекрушения, не заботясь при этом о судьбе экипажей. Попытку одного такого страхового мошенничества описал Б. Травен в своем романе «Корабль смерти».

Во все времена тема кораблекрушения волновала поэтов. Но подчас большинство из них впадало в излишнюю сентиментальность. Некоторое исключение из этого правила представляют стихи о кораблекрушении, написанные Готфридом Келлером:[06]

Клинок, отточенный волной,
Гранитный риф – подводный клык
Учуял жертву в час ночной
И распорол английский бриг.
Достался морю знатный кус:
Сто тысяч Библий – брига груз.

Накрыл чешуйчатым плащом

Матросов белопенный вал,
И штурман шел ко дну ключом,
И Библию в руке держал,
Как будто из последних сил
Присягу морю приносил…

Глава пятнадцатая ВОТ И КОНЕЦ ПЕСНЕ МОРЯКА

Парсы бросали трупы коршунам, моряки бросают их рыбам

С квартердека раздается:
«Все на брасы! В дрейф ложись!»
Флаг приспущенный не вьется,
Оборвалась чья-то жизнь.

Как ведется средь матросов,

Тело в парус завернут,
Оплетут покрепче тросом
И за борт его столкнут.

Ни креста на глади моря,

Ни единого цветка.
Только волны, только зори
Над могилой моряка.

Шэнти «Могила моряка»

Моряк не умирал – он уходил в последнее плавание, он отдавал концы, он бросал курить, он отправлялся к Большому Генриху, к голому Гансу, к большой собаке, к треске в подвал или кормить рыб, он уплывал к дьяволу, его смывало волной. «Парням с бака» неведомо было табу на цветистые обороты.

Большинство моряков разделяло взгляды древнего философа, давшего непревзойденный рецепт отношения к своему бытию: «Смерть не коснется нас, ибо пока мы есть – смерти нет, а когда есть смерть – нет больше нас». У Отто Ройтера это звучит так:

Не страшась подлой смерти, пусть каждый живет,
Ведь, покуда мы живы, она не придет.

Не в обычае моряков было размышлять о смерти. Любители пофилософствовать на эту тему редко уживались на кораблях. Даже у вербовщиков, действовавших далеко не самыми честными способами, было на этот счет особое чутье: они не брали нытиков. Уж лучше каторжники!

Если «парни с бака» чуяли, что на корабль пожаловала «гостья» – смерть, они разражались проклятьями, но, как правило, безропотно выполняли свой долг до последней минуты. В своем дневнике Кук пишет о том, как вели себя его люди, когда «Индевор» у восточного побережья Австралии напоролся на риф и пробоина стала увеличиваться: «Каждый работал с полной отдачей и ожесточенным рвением… Понятно было, какие чувства наполняли каждого. Это было написано на их лицах. Однако работы неуклонно продолжались…»