На семи ветрах

Даже дома по-волчьи не воется.
Наседай же, тоска, наседай…
Наша песенка, глупая сводница,
ты халтуришь, хрипя «навсегда».

Мы, дворовые панки подросшие,
парни, душу порвавшие вслух,
собирали не залы, не площади,
но с лихвой – местный паб или клуб.
Это было гремяще, пылающе,
до мурашек в ступнях заводно.
Барабан, и гитара, и клавиши –
заодно, заодно, заодно.

Нам остались пустые и сальные
годы пьянства, и ссор, и разлук.
Синтезатор не ловит касания –
лезет дохлый искусственный звук,
ладно, пусть он не дохлый, а раненый.
Барабан, распальцованный бит,
вещей чуткостью эха мембранного –
спотыкается в ритме, сбоит:
ну, ступайте же в бой, неудачники!
где ваш гордый нахальный девиз?!

На гитаре оглохшие датчики.
Это крик превращается в визг –
это струны висят, не настроены.
Это лад я, дурак, не зажму.
Если были мы, то – были трое мы.
Но колотимся по одному.

Будто музыку смяли, облапили.
Разошлись, дураки, не простив.
Из-за ора взахлёб – «кто талантливей» –
этот влился в другой коллектив,
тот раскис от дешёвой публичности
и женился кому-то назло.

Третий выключен, нет электричества,
и вибрато из сердца ушло,
по наклонной сползло, как по маслицу.
Дал кораблик нешуточный крен.
Автор лжёт, ностальгически мается,
допевая убитый рефрен.

У себя эти песни украдены.
У отвязанных, вольных волчат.
И стучат барабанные градины –
по земле чёрно-белой стучат,
это клавиши брызжут ударами,
это давнее мне прощено…
Это вспыхнуло сердце гитарное,
и вибрирует болью оно.

Нет, не трио, а долями, третьими –
стали трое счастливых вралей.
Только так ничего и не встретили –
выше дружбы пацанской своей.
Слишком жёстко повязаны узами,
и не будет суровей суда,
чем угар непричёсанной музыки
и весёлый рефрен
«навсегда»…

Анна Надина книга

Карманный сборник… примитив плаката,
кричат провинциальные штрихи:
на фоне, значит, моря и заката
курсивом – откровение: «Стихи».

Преамбула: «Пишу родным и близким. Я не поэт, обычный человек. Сейчас работаю экономистом. Сын Миша. Дочка Настя. Муж Олег…». Нашлёпана смешными тиражами вся жизнь её… Как блузочка к лицу… Вся правда в немудрёном содержанье: «Подруге Тане», «Дочке» и «Отцу», «На Новый год», «Апрель», «Собака Бумка» и «Памяти моих учителей», «Н. А.» – весьма загадочные буквы, «Село Покровка», «Мамин юбилей»…

Не декаданс, не пошлая агитка, а просто жизнь: то грозы, то лучи. Тюльпаны посадила на могилку… На Пасху освятила куличи… Под первый ливень бросилась из дома… Отборных принесла боровиков…

Тут рядом с рифменно-банальным вздором, засильем штампов – буйных сорняков, вьюнков цеплючих и репьёв дородных (рыдает в шоке садовод-знаток!), вдоль маленькой просёлочной дороги – порой мелькнёт невиданный цветок…

Домашняя, рабочая лошадка, в строке вселенской крохотный стежок. Не выйдет на концертную площадку и не полезет в местный литкружок (где, к слову, заседают пустомели), в программу, в хрестоматию, в музей… «я только для себя», «я не умею», «не бейте, это чисто для друзей». О малом, о своём словечко молвит, не претендуя и не свысока.

Но в горле ком… Подкатывает море, терзая всеобъемлющий закат, – вся даль, не усмирённая под прессом багряных туч, восстала из неволь… Размеренные строки-волнорезы дробят упрямый вал предштормовой. Подводный ток, непостижимый, древний, устал томиться в штилевом плену.