На семи ветрах

Что?! Квард взял себя в руки. И вовремя потому, что те самые тайны, за которые пожертвовал бы рукой Алат, сыпались как из рога изобилия. И не только фактические. Сидхе смело открывали собственные слабости. Красавчик Лариди, к примеру, признался, что больше всего боится, что так никогда и не встретит ту, что полюбит его. Кто бы мог подумать!

Ильвис, севшим голосом, рассказал что боится только того, что они с Идой не окажутся истинной парой. А значит, она не сможет прожить столько же, сколько её супруг. Что? Разве это возможно?!

Получается, да. Эльфа утешали. Шутили, что страх его изменился. Раньше он думал, что она и вовсе отвергнет его. Красавец трогательно улыбнулся:

— Не оттолкнёт. Она боится, конечно, но это воспитание и страхи прошлого.

Кто-то посоветовал ему разорвать всё прямо сейчас, раз он не уверен в парности. Пока не привязался намертво. Ильвис только покачал головой:

— Я люблю её и Дика. Остальное не имеет значения. Справлюсь.

Страх леди Сель слушали привычно. Наверное он был неизменен:

— Боюсь влюбиться и остаться голой и беззащитной перед кем-то. Не хочу!

Пастух, глядя Лариди в лицо, сказал, что не желает возвращаться на службу. Старик Фарвель признался, что боится умереть, так и не встретив "своего" ученика. Страхи других были так же разнообразны и экзотичны. Но, слушая их, Квадр пришёл к выводу, что корень у них один и тот же. Все они, эти эльфы, боятся уязвимости, зависимости от кого-то. И что этот кто-то будет беззастенчиво пользоваться и ломать так зависимое от него волшебное существо.

Полностью эту теорию подтвердила Эни. Она высказалась последней. Очень тихо:

— Вы знаете, чего я боюсь. Мужчин. И страх этот, после всего произошедшего не стал меньше. Хмм… Даже больше… Я не понимаю, что во всём этом такого? Зачем их всех так тянет ко мне? Разве не видно, что я пустая во всех смыслах? Или они не способны видеть ничего, кроме оболочки? Даже наши ребята?

Ответила ей леди Сель:

— Я, моя дорогая, похожа на тебя, но прожила подольше твоего. И скажу с ответственностью: ты не пуста. И я тоже. Всё, что есть в нас, заперто будто плотиной. Наверное, каждому кажется, что именно он сможет освободить нас… Беда в том, что нам это не нужно. Это плохо, конечно. Но мы слишком боимся. Так что, нет! Не пуста. И если ты будешь более храброй, чем я, то сможешь однажды разорвать порочный круг и стать счастливой.

Эни склонила голову. Не согласилась, не опровергла:

— Больше всего я боюсь того, что король Дормера поймёт насколько мне дорог его сын. Что это мой ребёнок, которого я ждала и любила. Поддерживала его мать. Что не просто так я подвернулась в качестве няньки. Я обманула его. Если он поймёт, то отомстит. Заберёт у меня Арви. Что с ним будет тогда?

* * *

Эни заплакала. Вместо стакана воды, ей подали бокал фрилла. Пока она тянула его, Ланель провозгласил:

— Ну, а теперь приятное. Желания и мечты!

Фарвель ответил первый:

— Ученик! Талантливый, порядочный, любящий магию и разумных. Тот, кому я смогу передать всё без страха, что он когда-нибудь обернёт знания во зло. Пусть он придёт. Остальное я получил уже или смирился с тем, что не получу никогда…

Концовка речи получилась пронзительно грустной и кто-то пошутил:

— А если она?

— Что?

Старик таращил уставшие глаза, как растерянная сова.

— Я говорю, а если девушка?

Огастас добродушно рассмеялся:

— Парень, девушка, ведьма, дормерец! Кто угодно! Вы знаете, что я не предвзят.

Теперь все смотрели на Квадра. Пусть Фарвель вырвался вперёд, но сегодня он — "гвоздь программы". Гвардеец откашлялся. Прикрыл глаза, чтобы не видеть окружающих. Это всё-таки личное:

— У меня глупая мечта. Детская. Я знаю, что так не бывает, но всё равно мечтаю… О мире. Чтобы не было смертей. Чтобы не умирали дети. Чтобы мой мальчик забыл, каково это, и был счастлив… А теперь я ещё мечтаю о любви. О Гарде… Но, только в том случае, если я, и правда, исцелюсь. Мы оба сильно покалечены. Раны на раны. Разве выйдет что-то доброе?

Ответила ему леди Сель. Так мягко, как он никогда не слышал ещё:

— Хорошо сказано: раны на раны. Но разве это не то, чем мы тут занимаемся? Только тот, кто ранен, будет беречь другого от лишней боли. Вам всего-то нужно начать говорить друг с другом откровенно. И вы придёте к этому. Конечно, — шутливо закончила она, — ведьма ещё хорошенько помучает тебя, пока простит!

Собрание согласно загомонило. Посыпались предположения, как именно будет издеваться ведающая над дормерцем. Но во всём этом сквозила некая печаль, встревоженность и недоумение. Дормерец мечтал о мире? Всегда? Он не лгал. Никто из них не мог лгать здесь. Молчать, да, но не лгать. Как мог тот, кто прославился на Перешейке, убивая сидхе, мечтать о мире?.. С другой стороны он ведь подобрал бездомного эльфёнка. Не подобрал даже, а не стал убивать его за покушение на себя…

Замолчали все. Думали. Ланель разбил печальную тишину: