На семи ветрах

— Всё это байки для деточек, — небрежно отмахнулся Фонарёв. — Надо же учительнице как-нибудь выкручиваться после того, как она в лужу села. Подумаешь, анализы придумала, химию! А кто знает, с какого она поля пробы брала? Да и наши доморощенные химики-лаборанты не велики специалисты. Попробуй разберись, чего они там наплели…

Григорий Иванович переглянулся с членами правления:

— Между прочим, Кузьма Егорович, мы словно в воду глядели и предугадали все ваши возражения. Так вот, довожу до общего сведения: пробы почвы ребята брали в присутствии членов комиссии. И только с поля третьей бригады. А анализы школьников были нами посланы на проверку в районную агрохимлабораторию. И вот вчера оттуда получен ответ — анализы сделаны по всем правилам. — Он достал из папки лист бумаги и передал его членам правления.

Бумажка пошла по рукам. Все обернулись к председателю.

— На бумаге чего не напишут!.. Она всё стерпит, — осклабился Фонарёв. — А у меня живые свидетели есть… Их со счётов не сбросишь. Вот хоть Семёна Клепикова спросите, Ивана Лукича…

— Спроси их, спроси, — хохотнул кто-то от порога.

Фонарёв приподнялся и поискал глазами в толпе — действительно, ни шофёра, ни бухгалтера в правлении уже не было.

— Тогда пусть хоть он правду скажет, — сказала Таня, — выталкивая вперёд Диму Клепикова. — Ну же, смелей. Ты же видел, как удобрения в овраг сваливали… Сам мне говорил об этом.

— Давай, Клепиков! — подзадорил его Федя.

Дима воровато оглянулся и вдруг, ожесточённо работая локтями, полез через толпу.

— Ничего я не знаю! Отстаньте! Пустите меня!

Наконец он исчез за дверью.

— Нет у тебя, Фонарёв, больше свидетелей! — крикнули из задних рядов. — Смотались они, как чёрт от ладана.

— Ты бы бросал в прятки играть. Заврался, так уж не петляй, признавайся по совести!

— Но это, граждане, не всё, — выждав, когда затихнет шум, продолжал Григорий Иванович. — Наша комиссия ещё одно неприятное дело обнаружила. Почище, чем с удобрениями. Но об этом пусть другие расскажут… — И он кивнул инструктору райкома партии и Прохору Стрешневу.

Те посмотрели друг на друга, словно спрашивая, кто из них первый должен выступить.

— Чего уж там, докладывайте, — вполголоса сказал Прохор Михайлович. — Вы же всё своими глазами видели, своими ногами поля исходили.

Поднявшись из-за стола, инструктор рассказал, как в райком партии поступил сигнал от родниковских коммунистов о том, что в их колхозе умышленно запускали пахотные земли.

— Мне пришлось выехать в ваш колхоз. С членами вашей комиссии мы обошли все поля, перерыли в бухгалтерии документы, опросили людей. И вот что мы обнаружили. По нерадению хозяев запустили не только Ерёмину пустошь, но оказались заброшенными ещё двести гектаров хорошей пахотной земли. Со временем они превратились в пустыри и были списаны из планов посевных площадей. Не так ли, товарищ Фонарёв?

— Всякое за эти годы бывало… — глядя в сторону, вполголоса отозвался Фонарёв. — Всего не упомнишь.

— Слышь, граждане! — раздались насмешливые голоса. — Память у него отшибло!

— Да как же можно про сотни гектаров забыть!

— И про то, как все травы перепахал, скот без кормов оставил, землю удобрений лишил!

— Не хозяин он на земле, а так… житель случайный. Ему бы только перед начальством отчитаться.

Припомнили председателю и другое. Райком партии уже не раз предлагал колхозам в Родниках и «Коммунару» объединиться в одно хозяйство. Но Фонарёв всячески сопротивлялся этому. Желая сохранить за собой председательский пост, он пускал пыль в глаза районному начальству, хвалился мнимыми успехами, администрировал, колхозниками командовал, не считался с опытом и умением самих хлеборобов.

Фонарёв слушал всё это и только глубже втягивал голову в плечи.

— Что ж теперь с землёй-то будет? — спросил кто-то из колхозников. — И с теми, кто её под спудом держал?

— Об этом пусть общее собрание решает, — сказал инструктор. — И как ваша хлеборобская совесть подскажет.

— Школьная бригада берётся раскорчевать Ерёмину пустошь, — подала голос Варвара Степановна. — Думаем её под хлеб занять, под картошку, под опытные посевы.

— Неплохо бы и остальные пустыри под раскорчёвку пустить, — заметил Прохор Михайлович.

Члены правления посовещались между собой и пришли к согласию, что о всех делах надо доложить общему собранию колхозников.

— И ещё одно надо решить, — заговорил Григорий Иванович. — О Варваре Степановне, об учительнице. Сами знаете, что с ней произошло… По письму группы родителей её переводят из нашей школы.

— А за что, спрашивается? — поднялась Евдокия Стрешнева. — За то, что она совесть наша, ребятишек правде учит да супротив Фонарёва и Звягинцева не побоялась голос подать.

— Верно! — кивнул ей Григорий Иванович. — Теперь-то нам известно, что это была за «группа родителей». Она из тех людей, что раньше Фонарёва во всём поддерживали. Но сейчас всё по-другому повернулось… Поведение Варвары Степановны само за себя говорит.