На серебряной планете

Легко дышится мне сейчас, когда я знаю, что моя лунная жизнь осталась уже позади и передо мной – лишь краткое пребывание в Полярной Стране, первом нашем пристанище на Луне, а потом – смерть перед лицом Земли – любимой, в небесах сияющей отчизны моей.

Все для меня понемногу превращается в сон – прошлая моя жизнь и эти люди, оставленные там, над морем, – все тонет в серебристой призрачной дымке, и сквозь нее просвечивает в душе моей только огненный диск Земли.

Нетерпение меня охватывает, и так хочется мне поскорей увидеть Землю, что я не могу унять тоски. Ночь наступила, а сон меня не берет. Пробую сократить писанием долгие ночные часы.

Вот – остановились мы на ночь тут, где Педро впервые обнаружил нефтяные источники. Сколько же лет минуло с тех пор! И снова я невольно возвращаюсь мыслью к той минувшей жизни, которая осталась за мной. Встают перед глазами умершие товарищи мои, и Марта, и дети ее, которых тоже уж нет в живых… Ах, долой эти воспоминания, они только расстраивают сейчас, когда мне нужны силы, чтобы добраться до того края, где я увижу Землю!

Тоскуя, стремился я в путь, а ведь приходится признать, что тяжело мне дались последние минуты расставания. Так странно устроено сердце человеческое и так велика власть привычки. Видно, и к тюремной решетке можно привыкнуть.

В то последнее утро, кончая предыдущую запись, я увидел, что у моего дома собралось все население этого мира. Они стояли молча, угрюмые и грустные, и ждали. Я пересчитал их, глядя в окно: были все, за исключением тех троих. И машина стояла наготове…

Тогда я поглядел еще раз на пристанище, в котором прожил пятьдесят с лишним лет, и, опасаясь, что дом этот будут потом идолопоклоннически чтить как жилище Старого Человека, собственноручно поджег его вместе со всеми вещами, которые в нем еще оставались и которыми я пользовался, и вышел к столпившимся людям…

Яркое пламя рванулось вслед за мной из дверей и окон.

Это был мой погребальный костер.

Сдавленный короткий крик вырвался у собравшихся, когда я стал перед ними. Они глядели на горящий дом и на меня, но никто не кинулся гасить огонь: поняли, что это моя воля… Все молчали.

– Я сегодня последний раз нахожусь среди вас, – начал я, не зная, что сказать, ибо в этой тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня, овладевало мной угнетение и печаль. – Я ухожу от вас, – продолжал я, – в те края, куда давно уже замыслил уйти. Вряд ли я вернусь сюда, но вы, если захотите, сможете меня там навещать, пока я не умру…

Карлики по-прежнему молча глядели на пылающие стропила крыши и на меня; у некоторых, я видел, в глазах стояли крупные слезы.

Я глубоко вздохнул – какая-то тяжесть навалилась мне на грудь.

– Вы все выросли на моих глазах, – начал я снова, с трудом подыскивая слова, – и были до сих пор со мной, а теперь придется вам самим управляться с делами. Помните, что вы – люди, помните.

Голос мой дрогнул.

– Много раз давал я вам наставления – не забывайте о них! Я оставляю вам книгу, святую книгу, привезенную с Земли, где говорится о сотворении мира, об искуплении и предназначении человека, читайте ее почаще и живите, как жить надлежит.

Я снова прервал речь, понимая, что говорю вещи банальные и бесполезные.

Тогда одна молодая женщина вышла вперед и проговорила:

– Старый Человек, скажи, прежде чем уйдешь, хорошо ли, чтобы муж бил жену?

Эти слова послужили как бы сигналом. Немедля окружило меня множество женщин и мужчин, и начали они жалобными голосами спрашивать:

– Старый Человек, скажи, хорошо ли, чтобы старший брат заставлял младшего работать на себя потому, что младший слабее?

– Скажи, имеют ли право дети выгонять родителей из дому, который родители сами когда-то построили?

– Скажи, справедливо ли, чтобы один человек говорил: «Это мои поля», – и не позволял другим собирать с них урожай?

– Справедливо ли, чтобы один у другого отнимал жену?

– Чтобы портил инструменты?

– Чтобы мстил за обиду?

– Чтобы обманывал для собственной корысти?

– Скажи, справедливо ли это?

– Скажи, прежде чем уйдешь, потому что и ты, и книги учили, чтобы это не делать, а ведь это творится у нас изо дня в день!

Ужасная боль сжала мне сердце. Покидая этот народец, я уже ясно видел, по какому пути пойдет его дальнейшее развитие. Многое из духа человеческого было утрачено по пути на Луну, но зло человеческое пришло сюда с нами с Земли!

– Это плохо! – ответил я наконец. – Если на моих глазах такое творится, что же будет, когда я уйду?

– Так зачем же ты уходишь? – спросили меня.

Это был такой простой и такой страшный вопрос! Почему я ухожу?

Я виновато поник головой, не зная, что ответить. В тишине слышалось лишь потрескивание горящего дома да приглушенное далекое рычание вулкана.

Люди больше ничего уже не говорили. Видно, поняли то, что чувствовал и я в этот миг: что отъезд мой – это суровая необходимость, рок, которому бесполезно противиться.

– Может, я когда-нибудь вернусь к вам. Живите пока в согласии и по-человечески, – пробормотал я, понимая, что лгу и им, и себе.

– Не вернешься! – откликнулась молчавшая дотоле Ада.

А потом повернулась лицом к толпе и прокричала: