На сером в яблоках коне

«…7 февраля

…В третий раз захожу на почту и ухожу со слезами на глазах. Знаешь, как обидно? А ведь ты обязан мне писать  в д в о е  больше, чем я тебе. Я только за пять дней отправила тебе 10 писем, а сама получила 2¹/₂ — два письма и открытку. Ты открыточками не отделывайся! Изменилось ли у тебя что-нибудь? Дозвонился ли до Дмитрия Иваныча? Перешел ли в другую бригаду? Получил ли характеристики и ездил ли в институт? Я ничего не знаю и мучаюсь, пиши скорей. Маме ты тоже ничего не пишешь, и она в обиде.

Сегодня, миленький, была первый раз в институте. Ужасно устала. Расписание вообще составлено хорошо, но четверг — жутко трудный день, с 8 до 14 без передышки. Домой еле добралась: ужасно тошнило, болела голова. Сейчас немного отошла. В институте все нашли, что я похудела. Замечательно, правда? Я же нахожу обратное. Конечно, не принимая во внимание физиономию.

Ехала из института усталая, разбитая, но специально поехала на метро, чтобы зайти на почту. Зашла, еле волоча ноги, и… ничего не получила. Подожди, я тебе тоже устрою!

Новостей особенных у меня нет. Очень скучаю по тебе, мой маленький! Иду по улицам и вспоминаю, что все места мы обходили вместе с тобой. Бабка все время спрашивает: «Где наш принц? Что-то не видно нашего Рокфеллера». Я устала ее слушать. Вчера сидим вдвоем, пьем чай, я уставилась в одну точку, она что-то спрашивает, один раз задает вопрос, другой — я не слышу. Потом спрашивает про тебя. «Бабушка, — говорю я ей устало, — Петя бросил институт, уехал на стройку, потому что ему надо кормить семью, я выхожу за него замуж и собираюсь родить ему ребенка». — «Не удивлюсь, если это правда, — говорит она мне в ответ, — но в самом деле, где он? Ты с ним поссорилась?» Я больше не стала ничего говорить и ушла спать.

Между прочим, она никак не может забыть того случая, помнишь, когда мы ходили в Колонный зал на концерт, ты за мной забежал, мы спешили, и ты стал мне помогать застегивать пуговки сзади на голубом платье — тридцать пуговок! — а бабка вошла и увидела. «В наше время, — не унимается она, — если молодой человек, извините, застегивал женщине платье, это означало…» — «А у нас ничего не означает, ни-че-го! — говорю я ей. — Мы в детских садах и пионерлагерях к другому привыкли». — «Вы? — Она выпускает весь свой сарказм. — Лично вы, да будет вам известно, никогда, слава богу, не были ни в детсадах, ни в каких лагерях!» Этот случай что-то ей, конечно, открыл. Ну, пусть думают, что хотят, теперь уже скоро.

Целую, мой родненький. Неужели я не дождусь от тебя письма?»