На сером в яблоках коне

Алеша в одних трусах, черный и худой, стоял посреди кухни и пил молоко из бутылки, задрав голову. Из репродуктора прямо на него неслась бодрая музыка и будто облучала его. Он, кажется, никогда не слушал радио — оно его раздражало, а теперь, смотрите, ничего! Лену он не заметил.

Вика сидела в постели в раскрытой на груди пижамной курточке, растрепанная, жевала бублик и листала журнал мод.

— А, очень хорошо, что ты пришла, — сказала она Лене, — у меня кошмар сколько работы!

«А что ж ты сидишь-то голая в десять часов?» — хотела огрызнуться Лена, но промолчала.

Всюду стояли засохшие цветы, чашки с кофейной гущей, на столе гора белья — приготовлено гладить, на полу и на тахте раскрытые чемоданы. Чем-то неуловимо незнакомым пахло в доме — может быть, табаком, одеколоном чужим. Возле телефона была брошена развинченная электробритва, среди комнаты валялись мужские остроносые туфли, на полу возле кровати стояло блюдечко с окурками. Дома я или не дома?..

Лена прошла в маленькую комнату, открыла шкаф, долго бессмысленно смотрела на платья: забыла, зачем открыла шкаф. «Да, вот так погибают короли», — как говорил Базаров.

— Алешка, я нашла! Пойди сюда! — кричала Вика в той комнате. — Посмотри, какая прелесть!..

Несчастные мещане, совсем с ума сошли! И Алеша хорош, тоже мужчина — моды разбирает, тьфу! Лене слышно было, как прошлепали босые ноги Алеши, как он одобрительно бубнит с набитым ртом. Жалкие люди!

— Это будет вот так, вот здесь открыто…

— Вот здесь?

— Перестань! Обормотина, как не стыдно!..

— Ну, Вик…

— Ты спятил! (Шепот.) Ленка ведь…

— Где Ленка?

Да, он так и не услышал, что Лена пришла. Слепые, совершенно слепые, просто противно.

— Елена, ау!

Лена не отозвалась. Потом спряталась за дверцу шкафа и, когда Алеша встал на пороге, сердито сказала:

— Не входите, пожалуйста, я переодеваюсь.

— Ах, ах, простите! — сказал Алеша дурашливо. — А как вообще дела?

— Благодарю, все в порядке.

— А мы, между прочим, завтра в четырнадцать ноль-ноль отбываем.

— Это уж вся Москва знает. Счастливого пути!

— Ого! Вы страшно суровы сегодня, Малютка!

— Какая есть.

— Что-нибудь случилось?

Лена промолчала.

— Лен?

— Ну что?

— «Ну что!» Да что ты, в самом деле?

— Ничего.

— Странно.

— Вам странно, а мне не странно.

Скорей бы вы уже уезжали. Все бы наконец кончилось, и дом был бы опять похож на дом, и вернулась бы старая, нормальная жизнь. Маринка права, Алеша даже поглупел за последнее время. В самом деле поглупел. Смешно, она могла когда-то реветь из-за него.

— Алеш, а там ателье уже есть, как ты думаешь?

Это Вика продолжает насчет платья.

— Я думаю, там нет даже бани, лапочка.

— Бани?

— Ну да, бани. Хорошо, если дороги проложили, ведь самое начало…

— И не жалко тебе свою молодую жену?

— Я сам тебе построю ателье…

Вот-вот, вместо ГЭС будете ей строить ателье. И еще парикмахерскую. И ванную не забудьте, она не может без ванной. Венера!

— Малютка, поехала бы с нами, а? Там, знаешь, места какие? Ты сроду не видела!

— Спасибо, вам и без меня хорошо.

— Нет, она сегодня просто того, наша Елена, просто черт знает что такое! Но хоть писать ты нам будешь?

— Я не люблю писать. Но если напишете, отвечу, конечно…

— Н-да…

На другой день они уехали. Лена со злостью перегладила все Алешины рубахи, но хорошо погладила и сложила аккуратно. Она весь день ходила с недовольным, презрительным лицом, и на вокзал поехала с холодным принужденным выражением, и вообще показывала, что все они ей безразличны со своей лихорадочной радостью, бестолковыми сборами и волнениями. Лена вошла в роль, и ей нравилось играть в превосходство. Мама без конца причитала и охала: как и где они будут жить, что там за места, какие люди и есть ли там врачи.

Лена сурово сказала:

— Миллионы людей на стройках живут, и ничего.

— Ты черствая, Лена, — запричитала мама. — Ты бесчувственная, я удивляюсь, какая ты черствая.

— Да, да, я черствая, и очень хорошо! — холодно ответила Лена и подумала еще: «Неужели лизаться буду, как твоя Викочка?»

Но как захотелось на вокзале, у поезда, когда уже были погружены в душное купе чемоданы и все вышли опять на залитый солнцем жаркий перрон, тоже ехать, ехать — на Каму, на стройку, куда угодно, в неведомые края. «Поезда, поезда…» Но Лена и виду не подала, продолжала быть строгой и надменной. Маринка, которая тоже приехала провожать, — тоненькая, в голубом безрукавном платье и в очках — даже турнула Лену в бок и спросила тихо:

— Ты что?

Вика плакала, у нее текли ресницы, она обнимала всех подряд, а Лена и теперь точно окаменела, холодными губами целовала сестру и не чувствовала ничего, кроме холода и превосходства. Так лучше, а то бы тоже разревелась, и все.

Алеша острил, смеялся, но было видно: волнуется. Он держал в руках пиджак и все время проверял карман, где лежали деньги и документы. Они долго и крепко жали друг другу руки с Базаровым, посмеивались, подтрунивали, потом все-таки обнялись. Базаров подарил на прощанье Алеше свою прямую длинную трубку и отдал кожаный кисет с табаком.