На Севере дальнем

— Вот смотри, смотри, ты сейчас поймешь, кто хозяин, — зашептал на ухо Чочою Эттай.

Председатель одно за другим снова огласил все предло­жения. Подавляющее большинство рук было поднято за третье.

— Так вот как получается! — изумился Чочой. — Как ре­шит большая часть людей, так и будет.

— Верно! Теперь ты понял, кто хозяин? Это и есть кол­хоз, — просто сказал Кэукай, радуясь тому, что Чочою все стало ясно.

Так разгадал Чочой и еще одну тайну жизни на Счастли­вом берегу.

Он испытывал такое чувство, словно поднимался все выше и выше на гору, откуда глазам раскрывались еще никогда не виданные им картины. Но чувство радости омрачалось со­знанием того, что эту радость не могли ощутить его близкие.

Перед Чочоем снова прошли мрачные картины его жизни на Аляске.

...Мистер Кэмби, брызжа слюной, гонит голодного, в изо­рванной одежде отца искать пропавших оленей. Отец уходит в пургу. Чочой с матерью ждут не дождутся его возвраще­ния. И вот через пять дней Чочой находит отца замерзшим.

«Нет, там не такой, совсем не такой, как здесь, хозяин! Там злобный мистер Кэмби хозяин, там шаман Мэнгылю хо­зяин, — думает Чочой. — Они никогда не собирают людей на совет, они кричат, они, как собак, гонят пастухов в стадо. По­пробуй их не послушаться! Гоомо не послушался — в него стреляли... А что, если бы Гоомо был сейчас здесь? — вдруг приходит мысль Чочою. — Что, если бы и он мог так же, как эти люди, свои слова говорить? Он бы хорошие слова сказал, он бы хороший совет дал. У него такая умная-умная голо­ва!..»

— Э, да ты приуныл что-то! — неожиданно заметил Эттай, обращаясь к Чочою.

Кэукай и Петя посмотрели на Чочоя и тоже забеспокои­лись.

— Ничего! — пытался крепиться Чочой. — Просто я что- то вспомнил очень печальное...

— А ты забудь на сегодня, а? — как можно веселее сказал Петя. — Пойдем на улицу, там, наверное, сейчас забой оле­ней начнется.

Чочой с благодарностью посмотрел на своего нового дру­га. Теперь-то он хорошо понимал, что Петя — настоящий то­варищ Кэукая, Эттая, его — Чочоя — и многих других детей. Эта дружба с чукчами «белолицего» мальчика, как мысленно еще называл Петю Чочой, ему также казалась поразитель­ной.

Мальчики вышли па улицу. Стадо оленей мирно паслось за небольшой цепью уже замерзших мелких озер. Белоснеж­ный олень отделился от общего стада и, гордо запрокинув огромную корону ветвистых рогов, побежал куда-то на запад вдоль берега лагуны. Пастух с приготовленным арканом в ру­ках безуспешно пытался перерезать ему дорогу.

— Завернем в стадо оленя? — спросил Кэукай.

— Завернем! — подхватил Эттай и, как всегда в таких случаях, бросился вперед первым.

Петя с Чочоем побежали за ними.

Мальчики летели, как ветер, наперерез оленю, испытывая истинный восторг от стремительного бега.

— Гок! Гок! Гок! — кричали они, как обычно кричат в та­ких случаях чукотские пастухи.

Олень остановился. Несколько раз он тревожно хоркнул и, повернувшись, стрелой помчался к стаду. Ребята залюбо­вались его бегом. Олень, казалось, плыл по воздуху, не ка­саясь земли своими тонкими, стройными ногами.

— Словно белая чайка летит! — восхищенно сказал Чо­чой. — Я вырос возле оленей, а никогда не замечал, что они такие красивые!..

Забой оленей продолжался до позднего вечера. А когда наступила темнота, началось самое интересное — традицион­ный праздник забоя тонкорунного оленя.

На обширной поляне горело около десятка костров. Над кострами висели огромные котлы со свежим оленьим мясом. Большими огненными мухами высоко-высоко взлетали искры и гасли в темноте. Где-то вдали шумело отогнанное от поселка стадо. Оленеводы и охотники сидели у костров, оживленно разговаривая.

Чочой вместе со своими друзьями переходил от костра к костру, с интересом вслушиваясь в разговоры колхозников. И невольно, как только где-нибудь раздавался заразительный, веселый смех, мальчик думал: «Вот бы Гоомо сюда, хотя бы на один вечер! Пусть бы и он повеселился вместе с нами».

У одного из костров среди оленеводов и охотников Чочой увидел Таграта и Виктора Сергеевича.

— Скажите, кому из нас огни эти не заглядывают в самое сердце? — спрашивал Таграт, широким жестом указывая на ярко освещенные электрическими огнями окна в домах по­селка.

Смуглое лицо Таграта с тонкой линией чуть горбатого но­са в эту минуту показалось Чочою особенно мужественным, и он подумал: «Вот если бы отец мой жил на этой земле, может, и его сейчас слушали бы так же, как Таграта».

— А когда-то в этом поселке всего четыре яранги стояло,— задумчиво отозвался на слова Таграта Виктор Сергеевич, по­сасывая свою трубку.

— Я вижу, учитель, ты хорошо помнишь те далекие годы, когда в первый раз попал сюда, — заметил один из стариков, обращаясь к Виктору Сергеевичу.

— Да, хорошо помню. Это было еще в пятнадцатом году. Тогда здесь стояло всего четыре яранги, — повторил Виктор Сергеевич. — Три яранги стояло, кажется, вот здесь, где се­годня забивали оленей, а четвертая — вон там, где больница. Но кто постарше, те, наверное, хорошо помнят жителей той, четвертой яранги. В ней были мертвецы. Умерли люди, и жи­лище их превратилось в могилу...