На Севере дальнем

Предложение Нины Ивановны ребятам понравилось. Мно­гие из них сходились на том, что не может быть, чтобы Кэр­гыль не променял свою старую ярангу на такую замечатель­ную, настоящую мастерскую.

— Ну, а теперь поговорим о Тавыле, — сказал Петя. — Го­ворить здесь долго не придется. Всем нам известно, что Та­выль учится уже в пятом классе, а еще не пионер. Дело, ко­нечно, не в том, что Тавыль плохой ученик. Дело в том, что отец у него — сами знаете кто. Мы Тавыля тащим в нашу сто­рону, а Экэчо тащит его в свою сторону...

Сразу поднялся спор. Одним казалось, что Тавыль хоть и в пятом классе, но в пионеры ему вступать еще рано, потому что он слишком обидчив, капризен и даже ехидный и совсем не откровенный; другие говорили, что это все пустяки и Тавыля надо принять в пионеры. Спор помогла разрешить Нина Ивановна.

— Конечно, у Тавыля еще есть не совсем хорошие черточ­ки в характере, — сказала она, — но это значит, что коллектив пионеров должен думать о нем, помогать ему. Мы обязаны по­мочь Тавылю победить в себе остатки нехорошего. Нам также следует по-настоящему защитить Тавыля от его собственного отца. Я часто бываю в его яранге, вижу, как он живет, и уве­рена, что отец его обижает. Но Тавыль не любит жаловаться: он очень гордый и, прямо скажем, довольно упрямый. Вот пио­неры и должны подумать о том, как создать ему нормальные условия для учебы...

Когда и об этом разговор был закончен, перешли к Эттаю. Петя встал за столом, нахмурился, для солидности откашлял­ся и, вытащив из стола облитую машинным маслом тетрадь по письму, показал ее пионерам.

— Полюбуйтесь! — промолвил он. — Хорошо полюбуй­тесь! Сколько раз Эттай давал обещания, что тетради его бу­дут чистыми? Вот, можете посмотреть, какая чистенькая тет­радка у Эттая после его обещаний!

Эттай, весь красный, боясь взглянуть в глаза товарищам, усиленно вращал носком своего торбаза. И Чочою стало его очень жалко. Он сказал на ухо Кэукаю:

— Не надо ругать Эттая, он очень хороший! Надо попро­сить чистую тетрадку и помочь ему все переписать. Вот жал­ко, я еще плохо пишу, а то бы сам за него переписал.

Кэукай терпеливо выслушал Чочоя и, улыбнувшись, отве­тил:

— Ничего, Чочой, мы по-другому поможем Эттаю. Так, как ты говоришь, нельзя помогать.

— Расскажи, Эттай, как получилось, что тетради у тебя снова стали грязными? — обратилась к нему Нина Ивановна.

Эттай встал и, по-прежнему не поднимая глаз, забормотал:

— Да вот я сидел, писал... Отец руль-мотор принес, раз­бирать стал. Ну, я тут и забыл про все на свете. Зачем-то тет­радь свою схватил, к мотору полез... Сначала берег тетрадь, в трубочку ее свернул, а на стол положить не догадался. Ко­гда отец попросил смазать мотор маслом, я от радости бросил тетрадь прямо на пол, а потом нечаянно масленку на нее опрокинул... Вот так получилось... Отчистить потом хотел — резинка не берет; утюгом гладил — тоже ничего не вышло.

Эттай еще раз дал твердое слово, что тетради отныне у не­го будут чистыми.

Пионеры разошлись с заседания совета отряда.

Чочой постоял на крыльце школы, посмотрел в конец по­селка, где убого чернела яранга Кэргыля. На белом фоне только что выпавшего снега эта яранга казалась особенно не­приглядной. «Холодно стало, зима началась, — грустно поду­мал Чочой, — а Кэргыль по-прежнему в яранге живет. Поче­му это он в дом переходить не хочет?»

Мальчик уже успел полюбить старика Кэргыля. Да и ста­рик относился к нему с особой теплотой. Разговор у них боль­шей частью шел о Чумкеле.

— Ну-ну, расскажи, еще что-нибудь расскажи о сыне мо­ем, Чумкеле, — обычно просил Кэргыль, доставая из каких-то своих тайников конфеты или пряники. — О Нутэскине тоже рассказывай. Хороший был человек Нутэскин, любил я его, как сына...

Когда Чочой не сразу мог вспомнить что-нибудь новое о Чумкеле, Кэргыль приходил ему на помощь. Так, однажды он попросил:

— Расскажи, какое лицо у Чумкеля сейчас. В глазах моих он молодой совсем, очень на сына своего Тынэта похож. Вот точно таким он был, как Тынэт, когда увезли его на чужую землю.

— Лицо?.. Лицо у него хорошее, — замялся Чочой, — хотя Чумкель сейчас уже совсем как старик... Бородка черненькая у него. А потом, Чумкель когда-то сильно болел страшной бо­лезнью, оттого лицо у него сейчас немного корявое...

— Так, так, — затряс головой Кэргыль, — оспой, значит, болел. Значит, болезнь эта страшная на лице у него свои следы, как волчица на чистом снегу, оставила.

Комната для Кэргыля была оборудована так, чтобы он на­конец покорился и покинул свою ярангу. Старик действитель­но обрадовался мастерской, которая передавалась в его лич­ное распоряжение. Долго он ощупывал инструменты, крутил точила, пробовал, как действуют тиски, станочки. Тынэт ни живой ни мертвый поглядывал на Нину Ивановну, на пионе­ров, ждал, что скажет старик. Но Кэргыль молчал. Только гла­за его за выпуклыми стеклами очков светились как-то по-осо­бенному мягко.

— А свет здесь какой! — не выдержал Тынэт и включил электричество. — Если спать не захочется, работать будешь ночью. Светло, как днем.