На штурм неба. Парижская коммуна – предвестница нового мирового порядка

сигнал сбора, они собрались на улице Дудовиль, в Клиньянкуре, за восточным склоном холма. Они поднимались по бульвару Орнано в направлении к Шато-Руж. На своем пути на улице Дежан они наткнулись на сторожевой пост 88-го полка. Несколько национальных гвардейцев отделились и направились к солдатам, заговорили с ними, уговаривая их присоединиться к ним. Им удалось убедить солдат и увлечь их за собой.

Увидев своих товарищей, которые направлялись к ним вместе с национальными гвардейцами, солдаты 88-го полка готовы были присоединиться к ним и, подобно им, побрататься с народом. Генерал Леконт почувствовал их нерешительность. В ярости он приказывает полицейским схватить нескольких мятежников. Приказ был выполнен. «Отведите их в башню Сольферино и сторожите их. Я рассчитаюсь с ними позже! – кричит Леконт и бросает вдогонку непокорным, которых уводят «блюстители порядка»: «Сволочи, ваша песенка спета!» Глухой ропот поднимается среди солдат, оставшихся на плато. Леконт возвращается к ним озлобленный и угрожающий, он кричит, что размозжит голову первому, кто осмелится ослушаться. Но не раздалось ни одного выстрела, ни одно ружье не шелохнулось. Леконт, потеряв самообладание, подбежал к фронту солдат, по-прежнему неподвижных, и в бешенстве закричал: «Вы не хотите сражаться, сволочи, тогда сдавайтесь!…»

Но в рядах солдат раздался голос. Это был голос сержанта Вердаге, которого расстреляли впоследствии в Сатори скорее за этот акт неповиновения, чем за дело на улице Розье [64]. Как бы в ответ Леконту, он кричит солдатам: «Товарищи, бросайте оружие»!

Тотчас же несколько солдат бросают ружья на землю. Слышится металлический звук падающего на землю оружия. В ответ раздаются радостные восклицания. Национальные гвардейцы поднимают ружья прикладами вверх и кричат: «Да здравствует пехота!» Женщины бросаются к солдатам, обнимают и целуют их. С обеих сторон потрясают ружьями, кепи. Обмениваются рукопожатиями. Национальные гвардейцы протягивают солдатам, которые пока еще вооружены, свои табакерки, берут их шаспо. Офицеров оттесняют, окружают, обезоруживают».

*

Никто из членов Центрального комитета национальной гвардии не ожидал того, что Тьер примет решение об эвакуации Парижа. Революционные организации, которые неоднократно ставили вопрос о взятии власти, оказались вдруг в таких условиях, которые явно застигли их врасплох, – власти бежали. Этим объясняются медлительность и колебания, характеризовавшие действия Центрального комитета непосредственно после отъезда членов правительства.

Вечером 17 марта Центральный комитет собрался на заседание; он назначил следующее заседание на 18 марта в 11 часов вечера. И лишь незадолго до этого члены Центрального комитета встретились и отправились в Ратушу, где и заняли место бежавших правителей.

Некоторые члены Центрального комитета были столь изумлены, оказавшись в этом месте и при таких обстоятельствах, что заявили: «Мы не имеем правительственных полномочий». Но силою вещей Центральный комитет вынужден был действовать в качестве правительства.

Ввиду относительной легкости, с какой была одержана победа над Тьером, члены комитета были озабочены в первую очередь тем, чтобы отразить весьма вероятное наступление правительственных войск и возможное нападение буржуазных батальонов национальной гвардии. При этом они упускали из виду, что при создавшейся в Париже ситуации наилучшим видом обороны было наступление против войск Тьера, полностью дезорганизованных. В письме от 12 апреля 1871 года к Кугельману Карл Маркс именно так и говорил:

«Надо было сейчас же идти на Версаль, как только Винуа, а вслед за ним и реакционная часть парижской национальной гвардии бежали из Парижа» [65].

Но не это было главной заботой Центрального комитета в тот момент. Его первой ошибкой было назначение Люлье командующим национальной гвардии. Это была по меньшей мере бездарная личность. Он упустил возможность занять форт Мон-Валерьен, который Тьер, обезумев от страха, приказал оставить, но затем распорядился снова занять.

Кроме того, ночью генерал Винуа вывел свою армию из Парижа в Версаль. Но солдаты отставали и проявляли такую недисциплинированность, что их легко можно было сагитировать и перетянуть на сторону восставших. И если бы новый командующий национальной гвардии закрыл ворота Парижа, он мог бы помешать уходу в Версаль этих частей, находившихся в состоянии полного разложения. Но это не было сделано, и впоследствии Люлье (то ли из трусости, то ли будучи предателем), не стесняясь, похвалялся перед военным судом, что он «оставил открытыми для армии все выходы» [66].