На Сибирском тракте

Машина мчалась вовсю. За стеклами кабины мелькали приземистые деревянные дома, кажущиеся почти черными среди снега, заборы, голые ветки кустов, столбы с толстыми, белыми от инея проводами.

Откуда ни возьмись появилась коротконогая лохматая собачонка. Она перебегала дорогу. Шофер «наддал газу», но собачонка все же сумела выскочить из-под колес и, разозленная, сердито затявкала где-то сбоку.

— За собак не отвечаем, — ухмыльнулся шофер, оголив крепкие белые зубы.

Пассажир что-то хотел сказать, но передумал и, хмыкнув, еще глубже уткнулся в воротник полушубка.

Вот слева показались длинные здания с маленькими, как смотровые щели, оконцами — коровники, и машина выехала в поле. В кабине подул ветер.

— До самой Евгеньевки? — спросил шофер.

— До самой…

— Живешь там?

— Нет… В гости я. Погостить еду. До Савватеевки на леспромхозовской машине доехал. Андреевского леспромхоза. Слыхал, наверное? Хотел дальше на автобусе. А мне говорят, что он уже ушел час назад и следующий будет через сутки. Пришлось сидеть в чайной и ждать.

— Ну и хорошо, что запоздал, — шофер скосил глаза на пассажира. — Хоть мне на магарыч будет. С этими автобусами совсем халтурки лишишься. Так, что ли? А ведь я сегодня думал в ночь выехать, да начальство заставило выехать рано утром. На твое счастье. Надоело небось в чайной-то сидеть?

— Нет, не скажу. Я, видишь ли, люблю иногда посидеть в чайной. Особенно в каком-нибудь незнакомом селе. Сидишь, вокруг тебя люди. Ты их не знаешь, и они тебя не знают. Не спеша закусываешь, смотришь на людей. Вроде отдыха. Только чтобы народ был спокойный.

— Чудной ты какой-то.

Достав пачку папирос, шофер спросил:

— Куришь?

И, услышав в ответ: «Курил, да бросил», снова ухмыльнулся, сунул папироску в зубы. Левой рукой он крутил баранку, а правой с ловкостью акробата вынул спичку, чиркнул ее и прикурил.

Кабина быстро наполнилась дымом.

— Сейчас, браток, Петрухино будет, отдышимся, — успокоил шофер. — Ты по этой дороге не ездил? Ну, а я все тут изъездил вдоль и поперек. Не веришь, даже собак в селах знаю. Но они меня боятся, дьяволы.

Видя, как пассажир отворачивает лицо к двери, шофер советует:

— Опусти стекло. Вон за ту ручку… Я вижу, ты совсем не переносишь дыма.

— Да у нас тут слишком уж дымно, и вином попахивает.

— А что? — встрепенулся шофер.

— Зря ты в дороге пьешь.

— Ни-че-го. Тут никакой милиции нет. И что для меня стакан красного? Ты ведь небось тоже сегодня пить будешь?

— Я почти не пью. У меня с желудком не в порядке.

— Во встреча будет! Представляю. Как вы хоть подружились-то?

— На фронте. Вернее, сперва мы с ним возле Новосибирска служили. В одной роте. А потом на фронт угодили вместе. Почти до самой Германии одной дорогой прошли.

— Так, так…

— Парень он боевой был. Толковый, в общем. Потом меня ранило, и уж после того я с Иваном — его Иваном звать — не служил больше. Ну, переписывались, понятно. Раньше частенько, а потом, как говорят, реденько. Один раз в городе встретились. Он куда-то спешил, и поговорить толком нам не пришлось. В прошлом году мы почти не переписывались. Я получил от него одно или два письма и сам написал не больше. Эти последние письма, как бы тебе сказать, немножко странными мне показались. Балуется, наверное. Он и раньше любил язык чесать. В гости все время приглашал, вот я и собрался. К брату заодно заехал, он в Орловской эртээс живет.

Они помолчали, сосредоточенно глядя через стекло. Дорога была укатанная, блестящая. Слева стоял угрюмый стройный сосняк, справа — березки и кусты, обсыпанные снегом, упирались в дорогу белой зубчатой стеной. Все было торжественно и неподвижно.

— Смотри-ка, как красиво, — сказал пассажир.

— При такой красоте дважды два книзу головой встанешь, — хмуро отозвался шофер. — Ишь кривляет. Это она речку огибает. Сейчас деревня будет, маленькая, эдак домиков в двадцать. От нее дорога прямей. Быстрее поедем.

— А Евгеньевка — большое село?

— Порядочное. Райцентр все-таки. Центральная улица, улица Ленина, наверное, километра на два тянется. Ну и по бокам от нее всякие улицы есть. Приятель-то у тебя на какой живет?

— На Октябрьской.

— На Октябрьской? — переспросил шофер. — Интересное дело. Я тоже на Октябрьской живу, дом номер тринадцать — нехорошая цифра.

— Ну, а мне надо тридцать три.

— Тридцать три. Это чей же дом? Что-то не соображу.

— Киприн Иван. Иван Емельяныч.

— Ты что же это, к Ванюшке Киприну едешь?

— А ты знаешь его?

— На тебе! Живу на одной улице, рядышком, как это говорится, да не знать! Очень даже знаю. Парень компанейский. Но бражки тебе с ним попить придется.

— Он же мало пьет.

— Кто-то другой мало, а Ваня Киприн закладывает — будь здоров. Может, ты подпутал, не к нему едешь?

— Чего мне путать. Я ж тебе сказал и адрес, и фамилию, и имя-отчество. Все точно.

— Он, хи-хи, — захихикал шофер. — С Ваней мы почти, можно сказать, приятели. Да, да. Так что, друг, мы с тобой, может быть, еще и выпьем вместе. Ты не шибко замерз? Кабина-то поистрепалась, и поддувает. Сейчас, браток, погреемся. Вот она, деревня-то. Нам к третьему дому по правой стороне.