На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

Зайдат уже не было, она ушла. Илита объявила Зине: вечером она вместе с Салимэ пойдут к Зайдат, она звала их и обещала угостить персидскими сладостями, присланными ей сыном. По этому поводу Салимэ не преминула повздыхать о том, что у нее не такой сын, как у Зайдат, как ушел к имаму, так ни разу ничем не обрадовал свою мать, — не прислал ей никакого, самого пустого подарка.

— А тебе придется оставаться одной, — сказала Илита тоном сожаления, обращаясь к Зине. — Зайдат, — добавила она с откровенной наивностью, — сказала: «Ваша гяурка пусть не приходит, я ее ненавижу». Но ты не тужи, я постараюсь принести тебе что-нибудь, чтобы и ты могла попробовать прекрасных персидских лакомств. Ах, как они вкусны, как вкусны, ты и представить себе не можешь!

Илита даже языком прищелкнула от предвкушения наслаждения. Зина улыбнулась.

— Славная ты, Илита, добрая, — сказала она, ласково поглядывая на молоденькую чеченку. Та весело рассмеялась, скаля свои ослепительно-белые зубы и гримасничая, как обезьяна.

Зина держала младенца у груди и с нежной любовью смотрела на его белое, румяное личико, черные большие глаза и пухлые пальчики, теребившие её грудь, и вдруг тревожная мысль, как молния, обожгла ее. Она вспомнила последнюю фразу записки: "Готовьтесь к побегу, может быть, даже этой ночью». «А как же ребенок? — спросила сама себя Зина. — Разве мыслимо с таким малышом тайком уйти из дома так, чтобы никто не услышал?» И чем больше об этом думала Зина, тем ясней становилась для нее вся невозможность побега. Теперь он бессознательно помешает ей, а когда подрастет и будет понимать — и подавно без слез и крика не позволит унести себя от отца, от Салимэ и И литы, которых будет любить и считать своими близкими.

Зина даже похолодела вся.

Ее сын, существо, более всего ей дорогое, являлся ее самым неумолимым тюремщиком, прочным звеном цепи, навсегда приковавшей ее к чужому, ненавистному ей народу.

Зине надо было сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться. Ребенок же тем временем продолжал сосать, жадно захлебываясь, шевеля от наслаждения ручками и ножками.

До вечера Зина была в состоянии, которое, если бы продолжалось в течение нескольких дней, легко могло свести ее с ума.

Когда женщины на минуту покидали ее, она бросалась на колени и принималась горячо, без слов молиться. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась. Только чудо, одно чудо могло спасти ее, и она то ждала его, веря в его возможность, то приходила в отчаяние, сознавая всю неосуществимость своих смутных надежд.

В своем волнении она несколько раз порывалась вскочить и начать бегать по комнате, чтобы тем хоть немного успокоить себя, но благоразумие удерживало ее, и она продолжала лежать, укутавшись с головой в одеяло, и по временам слегка стонала, чтобы еще более утвердить Илиту и Салимэ в убеждении, будто она действительно расхворалась.

Медленно тянулся день.

Солнце точно остановилось в небесах. Порою Зине казалось, будто все вокруг нее застыло, как в сказочном сне. Минута, когда ею была получена записка, отодвинулась в далекое прошлое. За это время она успела пережить целый мир разнообразных ощущений, пройти через ряд тревог и мгновенных испугов; при всяком громком крике, стуке она замирала от ужаса, широко открывала глаза и выжидательно выглядывала ими из-под краев чадры, чутко прислушиваясь. За эти несколько часов она постарела душой на несколько лет.

Когда ребенок просыпался и начинал плакать, она осторожно, не вставая, протягивала к нему руки, брала его из люльки, завертывала в чадру, как бы желая спрятаться с ним от всего мира, и принималась убаюкивать его, шепча ему на ухо самые нежные названия, какие только могла придумать.

От всех пережитых ею волнений Зина почувствовала, наконец, страшную усталость и незаметно для себя впала в тяжелый, крепкий сон. Долго ли продолжалось такое состояние, она не могла определить, но когда очнулась, увидела себя в кромешной тьме. Кругом было тихо, как в могиле. Этот мрак и тишина повергли молодую женщину в суеверный ужас: ей показалось, что какое-то чудовище притаилось где-то подле нее и жадно следит за нею из своего угла. Она задрожала всем телом и, вскочив, бесшумно, едва ступая на носки, подбежала к двери и толкнула ее, но дверь оказалась заперта снаружи, из чего Зина заключила, что, должно быть, обе женщины ушли… В таком случае, исполнение задуманного кем-то и приводимого в исполнение плана Зайдат началось, и приближается минута решения ее судьбы. Зина, не в силах будучи отойти от дверей, прижалась к ним, вся трепещущая, похолодевшая, близкая к потере рассудка, вся проникнутая трепетным ожиданием чего-то страшного, необычайного, что должно было случиться каждую минуту.

Вдруг ее настороженный слух уловил неясный шорох подкрадывающихся шагов. Кто-то сдержанно дышал за дверью. Слабо звякнул замок, дверь дрогнула и бесшумно отворилась… Струя свежего воздуха обдала пылающее тело Зины… Чья-то темная фигура, неясно вырисовывшаяся в лучах месяца, проскользнула в комнату.