На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

— Представь, Зина, — шепнула Аня на ухо подруге, поведя бровью на проходивших мимо них в буфетную комнату Кострова и Богученко, — Костров-то мне сегодня в любви было начал объясняться. Говорит, что уже два года как "обожает" меня, да все не решался признаться, а сегодня его, наконец, "прорвало", так и сказал: "прорвало". Я чуть не умерла со смеху. Каков? А что, — добавила она шаловливо, — уж не выйти ли нам с тобой замуж? Я за Кострова, ты — за Богученко, он ведь тоже к тебе неравнодушен… Как ты думаешь? Право?

И не дожидаясь ответа подруги, Аня громко и весело рассмеялась; она смеялась так заразительно, что даже Зина, несмотря на тяжесть, которая была у нее на душе, не могла удержаться от улыбки.

Несмотря на то, что бал был очень оживлен, было много танцующих интересных кавалеров, Зина чувствовала себя нестерпимо. Известие о полученном Спиридовым таинственном письме, а еще больше о его скором, неожиданном отъезде произвело на молодую девушку удручающее впечатление. Дорого бы она дала, чтобы очутиться в эту минуту одной в своей комнате и там на свободе разобраться в нахлынувших на нее ощущениях, но, к великой ее досаде и огорчению, это было невозможно. Напротив, вместо одиночества она принуждена была все время находиться в толпе ухаживателей, слушать их восторженные комплименты, отвечать на них, время от времени танцевать и все время о том только и думать, чтобы не выдать наружу волновавших ее чувств.

— Что вы такое сказали Зине? — спросила Аня, вальсируя с Колосовым. — Я заметила, она после разговора с вами сама не своя.

— Решительно ничего, уверяю вас. Зинаида Аркадьевна спрашивала меня, почему не пришел Петр Андреевич; я сказал: не знаю, и между прочим сообщил ей, что Спиридов получил письмо и уезжает в Петербург.

— Как в Петербург, когда, почему? — заволновалась Аня.

— Те же вопросы мне задала и Зинаида Аркадьевна, но и вам я могу ответить только то же самое, что отвечал ей: "Решительно ничего не ведаю".

— Вы никогда ничего не ведаете, — капризно надула губки и передразнила его Аня. — Такая интересная новость, а вы даже и не позаботились разузнать, что и как.

— Не знал, что новости, касающиеся Спиридова, вас так интересуют, — обидчивым тоном возразил Колосов. — Если бы я мог это предположить, я бы у него из горла вытянул признание и обо всем подробнейшим образом доложил вам. Впредь постараюсь быть догадливее.

— Да вы, кажется, начинаете дерзить, это что за новость? — прикрикнула Аня, с комичной суровостью сдвигая свои бровки. — Давно ли вы такую волю взяли?

Они уже перестали вальсировать и сидели в углу, немного в стороне от прочих гостей.

Колосов нервным движением руки взъерошил себе волосы и снова заговорил мягким, заискивающим голосом:

— Анна Павловна, и не грех вам? Вы видите, как мне тяжело, а у вас все смешки да шутки.

— Это вы о чем? — широко открыла глаза Аня. — Какие шутки, какой грех? Выражайтесь яснее.

— Яснее? Я и сам рад выразиться как можно яснее и определеннее, и сколько уже раз начинал, но вы не давали мне никогда высказаться и все мои слова обращали в шутку… Умоляю вас, выслушайте меня хоть раз внимательно и серьезно, не перебивая, и дайте прямой и искренний ответ.

— Извольте. Говорите. Я слушаю. Прикажете сложить ручки крестиком, как это учили нас делать в школе, в классах, я и на это согласна. Смотрите, так ведь?

Она сложила руки, ладонь в ладонь, выпрямилась на стуле и, откинув головку, сделала наивно-серьезную мину.

— Начинайте.

Колосов безнадежно махнул рукой.

— Эх, Анна Павловна, Анна Павловна, вам что ни говори, вы все свое. Никого вы не любите.

— Вот и неправда, — оживилась Аня, вмиг меняя свои топорную мину и позу, — вот и неправда, я очень многих люблю. Хотите, перечислю? Прежде всего папу, потом Зину, потом нашего Савелья, ну-с, после Савелья, кого же после Савелья? Ах да, нашего кота Бобку, затем Шамильку…

— Затем меня, — в такт ей с раздражением в голосе вставил Колосов. — Ведь вы как-то говорили, что и меня любите.

— А, разумеется, люблю. Сколько лет мы с вами знакомы? Больше трех лет, не правда ли?

— Во всяком случае, больше, чем с Шамилькой. Тот имеет честь занимать ваше благосклонное внимание всего один месяц, так ведь, кажется?

— А вот и не один, а целых два. Ему уже третий месяц идет.

— Буду знать. Итак, после Шамильки иду я, ну, а после кто же? Или я занимаю последнюю вакансию в вашем любвеобильном сердце?

Все это Колосов говорил с худо скрываемым раздражением в голосе, упорно глядя на землю и нервно теребя рукой пальцы перчаток.

Аня сидела подле и, скосив немного голову, плутовато улыбалась, мельком поглядывая на своего раздраженного кавалера.

— Знаете, я, кажется, ошиблась, — заговорила она, делая умышленно наивное лицо, — я вас люблю больше, чем Шамильку, право. Вы мне не верите?

Колосов только зубами скрипнул.

— И это всегда так, — буркнул он, как бы обращаясь к самому себе, — все наши разговоры кончаются одним и тем же. Неужели, Анна Павловна, вы думаете, что я не вижу, что вы думаете?