На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

Секрет этот под начальством офицера, поручика Кострова, неудачная любовь которого к Ане погнала его в отряд, состоял из полувзвода охотников, людей бывалых, обладавших тонким слухом и орлиным зрением.

— Слышите, ваше благородие, — обратился к поручику старик взводный с седыми усами, внимательно преклоняя ухо к неприятельской стороне, — слышите, чакалки воют?

— Ну что ж, что воют, и пускай их воют. На то они и чакалки, чтобы выть, буркнул в ответ унтеру всегда угрюмый Костров.

Взводный лукаво усмехнулся.

— Вы думаете, ваше благородие, это чакалки? — тем же шепотом, наклоняясь к самому уху офицера, спросил взводный.

— А кто же, по-твоему?

— А не иначе, как "он", гололобый, значит, — таинственно шепнул ундер, — это передовые абреки перекликаются.

— Почему ты думаешь? — усомнился Костров.

— Тут и думать нечего. Кого хотите из наших стариков спросите, да вот хоть Левчука. Левчук! — чуть слышно позвал взводный. — Поди сюда, — слышишь — воют, кто это будет, как ты думаешь: чакалки или татары?

— Должно, татары, — равнодушно произнес Лев-чук, здоровый детина с лицом круглым и красным, как сайка, — больно ровно перекликаются, у чакалок такой переклички не бывает.

Костров почувствовал то легкое и приятное волнение, какое испытывает человек не трусливый перед еще неизвестной, грозно надвигающейся опасностью. Впереди него, скрываясь во мраке ночи, наполняя его пустоту, двигались толпы врагов. Сколько их — неизвестно, во всяком случае, несравненно больше, чем у него, Кострова. Может быть, они уже близко, каждую минуту из мрака могут выскочить страшные папахи, с шашками наголо и кинжалами в зубах…

Успеем ли вовремя заметить их, чтобы, дав залп, успеть отступить к своим силам, под прикрытие орудий?..

Костров приникает ухом к земле, и чудится ему, словно где-то впереди тихо и осторожно ползет огромная змея, шурша брюхом по камням. С каждой минутой шорох становится яснее… Нет сомнения, это подбираются горцы. Костров оглядывается, хочет предупредить своих, посмотреть, не спит ли кто; но никто не спит и предупреждать некого. Десятка полтора голов приподнялись над землей и, застыв в неподвижных позах, чутко прислушиваются. Глаза широко открыты, дыхание задержано, слух напряжен до последней степени, руки крепко держат шейки ружейных прикладов, а шорох все ближе и ближе… словно тень, колеблясь и волнуясь, проползла по земле…

— Пора, ваше благородие, — говорит взводный, но Костров не столько услыхал, сколько понял по движению губ то, что сказал ему солдат. Он вторично оглядывается. Надо отдать приказание изготовиться к залпу… Но и вторично поручик убеждается, что ему не о чем заботиться. Люди сами все знают. Без команды, без слов, каждый из них уже приложился, навел свое ружье на намеченную им цель и терпеливо ждет команды.

Костров поднял руку.

— Пали! — неожиданно громко, как на плацу, командует он…

Резвый, оглушительный залп покрывает его голос, и тотчас же, как бы вторя ему, вправо и влево загремели залпы других секретов. Одновременно с этим впереди раздаются громкие крики и стоны. Горцы поняли, что они открыты, теперь им незачем скрываться, надо было спешить, и вот, оглашая тишину неистовым воплем "Алла! Алла!", несколько тысяч ног с шумом, похожим на гул воды, прорвавшей плотину, бросились на передовые секреты русских; но последние уже успели отступить и соединиться с главными силами, быстро становившимися в ружье. Через минуту уже по всей линии закипел ожесточенный бой. Сдвинув папахи на затылок бритых голов, подобрав полы черкесок и засучив рукава, мюриды бросились, как слепые, на русские ряды с пронзительными воплями, стараясь прорвать стальную стену штыков, но это им не удалось. Плотно прижавшись плечо к плечу, ни на минуту не теряя своего хладнокровия и спокойствия, солдаты дружно встречали их бешеные натиски и отбрасывали назад. Битва напоминала бешеный поток, с ревом и воем несущийся на гранитный утес. Глядя на бег волн, на их яростный прибой, казалось, что в следующую минуту они смоют, опрокинут каменную глыбу, стоящую на их пути, и победно разольются по долине; но проходили минуты, часы, волны ревели, разлетаясь в мириады тяжелых, как свинец, брызг, разбрасывая кругом хлопья пены, а гранитные острые утесы по-прежнему стояли незыблемы, только слегка содрогаясь под могучим напором разбушевавшейся стихии.

Неоднократно возобновляли горцы свои атаки, но, несмотря на всю свою храбрость, они всякий раз были отражаемы и рассыпались во все стороны, едва успевая подобрать своих раненых и убитых. Увидя это, Ташав-Хаджи, Сурхай, Наулла-бек и другие любимцы Шамиля бросались навстречу расстроенным беглецам, останавливали их, собирали вокруг себя и, воспламенив несколькими горячими фразами, снова вели на бой. Мюриды шли, распевая предсмертные молитвы, потрясая шашками и кинжалами и оставляя на своем пути десятки убитых и раненых. Ни пули, ни картечь не останавливали их, они быстро добегали до наскоро выведенных окопов, но тут их встречала стальная щетина штыков, о которую разбивалась вся их энергия.