На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

"Несмотря на очевидность, многие еще не верили, — писала Зина. — Меньше всего Аня и ее отец. Они оба горячо заступались за госпожу Двоекурову до той минуты, когда Аня сама лично застала своего жениха, Ваню Колосова, обнимающегося с княгиней. Вообразите, что должна была испытать Аня в эту ужасную для нее минуту! Помните, я вам писала, как они любили друг друга, как были счастливы, как радостно готовились к свадьбе, — теперь всему этому конец. Свадьба расстроилась, между ними полный разрыв. Колосов уехал в отряд. Аня плачет день и ночь, на бедного Павла Марковича смотреть больно, так он убит всей этой историей. Кто мог думать о чем-либо подобном? Я сама никогда не поверила бы, если бы не видела своими глазами отчаяния Анюты, не слышала бы из ее уст рассказа об этой гнусности. Княгиня давно завлекала Колосова, и так искусно, что Анюта даже ничего не замечала до тех пор, пока Колосов сам не признался ей в своей любви к госпоже Двоекуровой, но и тогда еще Аня не считала ее виновной. Колосов, чтобы замаскировать свои отношения к княгине, стал собираться в отряд; очевидно, у них был какой-нибудь хитро обдуманный план, но неосторожность выдала их… Накануне отъезда Колосов пошел к Двоекуровой, Аня, не зная об этом, тоже собралась к ней, и вовсе не желая, совершенно нечаянно застала их обнимающими и целующими один другого… Она чуть с ума не сошла и даже не помнит, как выскочила из дома княгини и убежала к себе… Теперь об этом скандале знает все поселение.

И вот ради какой женщины вы теперь песете нестерпимые муки ужасного плена! — заканчивала свое письмо Зина. — Как только подумаю об этом, так мне хочется рыдать и биться головой об стену. Ради нее вы отвергли мою любовь, а я любила вас горячо, не буду скрывать этого, — вы все равно знаете, рисковали жизнью и целых десять месяцев томитесь в неволе… А сколько еще впереди этих месяцев, один Бог знает. Ах, зачем я не мужчина — я собрала бы партию отчаянных смельчаков и попыталась бы освободить вас… Какой бы жертвы ни принесла я, чтобы только видеть вас свободным. Письмо это вам взялся передать тот самый черкес, хорошо говорящий по-русски, который был уже однажды в нашей крепости и взял первое мое письмо к вам. У нас поговаривают, будто это вовсе не татарин, а беглый солдат и большой преступник; я не хочу этому верить: у него такое славное, добродушное лицо. Сегодня его нет в крепости, он куда-то ушел, но завтра утром он обещал прийти. Его хотят задержать, но ради того, чтобы это письмо было доставлено, я готова буду покривить душой и устрою так, что его никто из наших не увидит, когда он придет. Если он даже действительно беглый и злодей, как о нем говорят, пусть спасется, лишь бы вы получили мое письмо. Может быть, я беру этим на свою душу страшный грех, все равно… я ни о чем не хочу думать, как только о вас… Я знаю, это письмо огорчит вас, но зато, Бог даст, исцелит от вашего увлечения к той, кто не стоит мизинца на руке вашей".

Прочитав до конца все письмо, Спиридов долго не мог прийти в себя; оно подняло целую бурю в его душе. Сообщение Зины было настолько чудовищно, настолько неправдоподобно, что мысль отказывалась принять его на веру, а между тем нельзя было не верить очевидности. Зина лгать бы не стала.

Несколько дней Спиридов находился под гнетом полученного им известия. Он неоднократно читал и перечитывал роковое письмо, как бы ища в нем чего-нибудь нового, чего-нибудь такого, что дало бы ему право сомневаться в справедливости всего написанного; но нового ничего не было, и чем больше и глубже он вдумывался в смысл пестревших перед его глазами фраз, тем все более и более убеждался в роковой ис тине; княгиня Двоекурова сделалась авантюристкой. Стало быть, ревность ее покойного мужа имела свои основания. Кто знает, может, в ней уже и тогда были преступные зачатки, видные только ему, — самому близкому к ней человеку? Эта мысль испугала Спиридова. Неужели он мог так жестоко и грубо обмануться? Выходило, что да. Он обманулся. Он любил недостойную женщину и из любви к ней перенес самые ужасные страдания, какие только могут выпасть на долю человека.

Он вспомнил удары плетей, щедро сыпавшиеся на его плечи, плевки и поношения толпы фанатиков, объедки холодного шашлыка, который он, мучимый голодом, подбирал губами с грязной земли в первую ночь прибытия своего в Ашильту, наконец, издевательства Агамал-бека, гундыню… словом, все, все, что так глубоко унижало и терзало его в течение этих долгих десяти месяцев, и дикий крик бешенства вырывался из его груди, кулаки сжимались, и он посылал проклятия той, которую еще недавно так сильно и самоотверженно любил.

XIX

Николай-бек с трудом поправился от своих ран; главная причина этого обстоятельства крылась в чрезвычайно угнетенном состоянии духа, в котором он находился. После разгрома Ашильты он сразу потерял все, что хоть сколько-нибудь скрашивало его жизнь.