На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

К сожалению, время, выбранное для переговоров, оказалось очень неудачным. Весь 1837 год ни Шамиль, ни Кибит-Магома не жили постоянно на одном месте, они то и дело переезжали из аула в аул, а после разгрома Ахульго и неудачных переговоров с Клугенау имам словно в воду канул. Только зимой 1838 года, когда военные действия затихли, Абдулу Валиеву удалось наконец обстоятельно и подробно переговорить с Шамилем, заручившись предварительно обещанием Кибит Магомы в его содействии. После целого ряда поражений, понесенных им от русских, Шамиль на этот раз оказался гораздо сговорчивее. Он отказался от мысли вернуть пленных наибов, из которых некоторые уже умерли, а другие были отосланы в глубь России, не требовал выдачи Хаджи Мурата и соглашался взять десять тысяч деньгами и тех пленных и в том количестве, как это было угодно русским. Остановка была только за Наджав-беком, требовавшим непременно возвращения своего сына. Выполнить желание старого бека было тем труднее, что сын его, взятый в плен три года тому назад, десятилетним мальчиком, был, по примеру многих других, отправлен в Петербург и помещен в один из кадетских корпусов. Взять его оттуда и возвратить отцу можно было только с согласия государя императора. На все это требовалось немало времени. Наконец, согласие императора на возвращение сына Наджава последовало, но при условии, чтобы мальчику дано было право выбора. Тринадцатилетний чеченец, еще полный воспоминаний о привольном житье среди родных гор, не успевший до сих пор свыкнуться с тяжелой, суровой школьной жизнью николаевских времен, с радостью ухватился за возможность отделаться от скучных стен училища и плохо дававшейся ему науки. Он изъявил свое полное согласие на отправку его к отцу, и таким образом наконец все мало-помалу устроилось. Деньги были приготовлены, сын Наджав-бека привезен, пленные мюриды в числе более 20 семейств отобраны и наконец день обмена назначен, который должен был произойти на нейтральной почве, недалеко от крепости Угрюмой, у переправы через реку Койсу.

XX

Был жаркий июньский день, около 4 часов пополудни, когда Спиридов рядом с Наджав-беком и в сопровождении большой толпы мюридов с понятным чувством глубокого волнения подъезжал к каменному мосту, крутой аркой нависшему над Койсу.

Еще издали его напряженно-лихорадочный взгляд различал русские мундиры, черневшие на той стороне реки, и ему стоило огромных усилий, чтобы удержаться и не пустить своего коня вскачь, навстречу казакам, характерной тропой подъезжавших первыми к переправе. Год и десять месяцев прошли с того дня, как Спиридов потерял свою свободу и сделался игрушкой в руках жестоких дикарей. Год и десять месяцев, показавшиеся ему бесконечно долгими, проползли как какой-то нелепый кошмар, наполнив его душу горьким осадком, состарив на десяток лет, сломив физически и нравственно. Сколько раз за это время Петр Андреевич терял всякую надежду на освобождение, сколько раз призывал смерть как единственную спасительницу от невыносимых страданий, павших на его долю. И наконец все это прошло, осталось позади, несколько сажен земли отделяют его от полной свободы; через какой-нибудь час он снова очутится в родной среде, которая примет его с полным радушием и вниманием к пережитым им лишениям.

Обе конные партии, русская и чеченская, подъехав почти одновременно к мосту, каждая со своей стороны, не торопясь спешились, после чего со стороны горцев выступил сам Наждав-бек, а со стороны русских — пожилой полковник в поношенном сюртуке, без эполет и кавказской шашкой через плечо. Сзади полковника, блестя глазами, впиваясь в столпившихся за мостом мюридов нетерпеливым взглядом красивых, огненных глаз, шел стройный юноша, лет 13-ти в кадетском мундире, который ловко облегал его немного худощавый стан. Слегка смуглое, шафранного цвета лицо юноши было оживлено, и на нем играла радостная, торжествующая улыбка.

Увидя юношу, Наджав-бек слегка дрогнул и сделал было едва заметное движение в его сторону, но тотчас, опомнившись, сурово нахмурился и, не глядя на сына, подошел к полковнику, почтительно притронулся пальцами к своему лбу и груди и неторопливым, ровным голосом произнес витиеватую речь.

Полковник выслушал его с подобающим вниманием и в ответ, в свою очередь, сказал несколько фраз на чистом дагестанском наречии, обнаружив тем свое мусульманское происхождение. Впрочем, Наджав-бек с первой встречи узнал его: это был родной брат мих тулинского хана, Искандер-бек, давно служивший в русских войсках и состоявший в последнее время при генерале Фези.

За все это время, пока Искандер-бек говорил с Наджав-беком, юноша стоял подле, пожирая отца горячим взглядом, но ни одним звуком не выдав своего волнения.

Обменявшись взаимными любезностями, Искандер-бек предложил Наджаву сесть. По мановению руки им были поданы коврики, на которые они и уселись, один против другого.

Искандер-бек в коротких словах изложил Наджаву условия выкупа, еще раз спросив, принимает ли эн их.