На склоне лет

Я тащился к себе, ковыляя. Я тоже не спущусь к ужину. Мне невмоготу. Я записал ее слова и свои, стараясь ничего не пропустить! Люсиль резко оборвала разговор: «Поговорим о другом». Все прояснилось. Но плевать я хотел на смерть Жонкьера. В счет идет только то, что она меня любит!

В эту ночь мне тоже не сомкнуть глаз. Как прикажете толковать слова Люсиль? Я обнюхиваю их, переворачиваю туда-сюда, как старый недоверчивый лис. Виновна? Невиновна? Никакого способа избавиться от сомнений. Председатель сказал бы: «Предположительно виновна!» Я же говорю: «Оправдана за недостатком улик!»

Далекий звонок. Я услышал бы, как ходит муха, — так напряжены мои нервы. Возможно, председатель вызывает Клеманс. Если, не доведи бог, он заболеет, я лишусь Люсиль и моя жизнь, абсурдная уже сейчас, станет нестерпимой. Вот до чего я докатился. В сущности, сколько бы я ни хорохорился, возможно, я безотчетно так боюсь смерти, что уцепился за первый доступный мне спасательный круг. Это любовь? Вот и хорошо. Почему бы и нет? Я дотянул до того момента ночи, когда каждая мысль ранит. И чувствую себя таким вымотанным, что уже не могу оторваться от писанины. Что сулит мне будущее? Страшно даже загадывать.

9 часов 30 минут

Клеманс:

— Утречком вы у меня как огурчик, господин Эрбуаз. Чего не скажешь про этого беднягу — господина Вильбера. Его замучила язва. Зря я ему твержу: «Господин Вильбер, поменьше глотали бы этой дряни, может, и чувствовали бы себя лучше». Но вы же знаете, он упрям как осел и продолжает травить себя лекарствами; что ж, тем хуже для него. Надо сказать, он совсем не в ладах с сыном, если только можно назвать сыном человека, который только и делает, что клянчит у него деньги… Заметьте себе, господин Эрбуаз, в прежние времена старики — не про вас будет сказано, но это сущая правда — были счастливее; тогда не пытались продлить им жизнь всеми правдами и неправдами. Теперь же на этих доходяг и смотреть-то невмоготу.

Когда Клеманс в ударе, лучше ее не прерывать. Но сегодня, признаюсь, ее болтовня надоедает. Я тороплюсь остаться один, чтобы встретиться лицом к лицу с мертвой бесконечностью времени, отделяющей меня от полудня. Состояние безнадежности, в каком я пребывал так долго, было, если взвесить все, не таким уж и тягостным в сравнении с лихорадочным ожиданием, которое меня теперь снедает. Я стараюсь восстановить в памяти: а что я испытывал перед моими свиданиями с Арлеттой? Мне кажется, это несопоставимо. Прежде всего, между нею и мной никто не стоял. Она не была запретным плодом. И потом, я наслаждался чудесным ощущением прочности моего положения. Моя любовь была безмятежной, удобной — полной уверенности в завтрашнем дне. Тогда как с Люсиль…

Я не говорю, что смерть гонится за мной по пятам, но мое время ограниченно. Теперь в моем распоряжении лишь скромный капитал часов, а я их глупо транжирю, впустую болтаюсь в ожидании момента, когда опять сожму ее в объятиях. Едва встретившись, мы вынуждены расстаться, и так повторится завтра, послезавтра… Час оазиса приходится на двадцать три часа пустыни в сутки.

Мой бунт изменил направление, как ветер: он уже вызван не скукой, а нетерпением. Но это все тот же бунт. Я никогда не смирюсь со старостью!

22 часа

Она пришла. К делу мы даже не приступали, а сидели рядышком и, держась за руки, в основном разговаривали. Первый подарок, какой мы могли преподнести друг другу, — это прошлое. Возможно, мы его чуточку приукрашали, желая поднять цену на такой дар. Один вручал другому свои разочарования и страдания, не без известного, я полагаю, самолюбования, как будто изворотливая судьба не скупилась на испытания, чтобы подольше держать нас в разлуке до наступления конечного триумфа. Любовь — это всегда немного завоевание чаши Грааля, даже когда доблестный рыцарь опирается не на копье, а на инвалидную трость!

Какая радость открывать для себя любимую женщину, слушать, как она говорит, угадывать черты ее характера. Она не утруждает себя, как я, анализами, бесконечными возвратами к себе. Она — натура прямая, энергичная, простая и необузданная. Я — третий мужчина в ее жизни и наилучший! Она уже подумывает о том, как организовать нашу жизнь. Двери этого маленького помещения вскоре придется открыть для посетителей. Мы не сможем особенно долго затягивать регистрацию книг и обустройство библиотеки. Где же найти нам приют для свиданий? Конечно, не в стенах пансиона! Но может быть, в городе? А не смог бы я поискать, скажем, кафе или чайный салон, посещаемый главным образом туристами? «Все, чего я прошу, — говорит она, — это возможности видеться каждый божий день». Она устроит так, чтобы высвободить время. В случае необходимости даст своему церберу снотворное — пусть себе спит.

Я возражаю:

— Он уже и без того принимает таблетки.

— Я удвою дозу, — не задумывается она.

Разумеется, доказывая свою любовь, она перебарщивает. И я пользуюсь моментом внести ясность: нам вовсе ни к чему настораживать ее мужа. Пообещаем друг другу вести себя благоразумно. Пусть он ни о чем даже и не догадывается.