Переночевав в супрефектуре, я отправляюсь в Берг, где меня ожидает генерал Пютц. Вместе с ним и генералом Кен-кандоном я посещаю разбросанные в окрестных фламандских деревнях – Гоймилль, Варгем, Киллем и Рекспоеде – стоянки 45-й дивизии и 20-го корпуса. Я вхожу в фермы, на гумна, во всякого рода строения и беседую с солдатами. Все эти люди в хорошем настроении и могут дать тылу блестящие примеры выносливости и стойкости. И снова нашел полковника дю Жонше с его алжирскими гумами, получившими свежие пополнения. Меня узнали и обступили алжирские воины, один другого живописнее403
*.Завтракаем в бельгийском городке Роусбрюгге, где генерал Пютц устроил свою штаб-квартиру в доме одного нотариуса. Этот нотариус, очевидно, заимствовал у немцев искусство украшать свой дом, а у японцев – искусство украшать свой сад, но для украшения своего мировоззрения он заимствовал французский склад мыслей. Улицы города убраны бельгийскими флагами.
Из Роусбрюгге мы отправляемся на север вдоль границы и останавливаемся в Гута, куда король Альберт перенес свою главную квартиру, так как Фюрнес вот уже несколько недель безжалостно бомбардируется немцами. Здесь в убогом доме деревенского священника храбрый государь подготавливает со своими помощниками операции своей армии и освобождение своей страны. По-прежнему скромный и немного грустный, но с мягкой улыбкой на лице, с героической силой воли перенося трагическое испытание, которое он добровольно наложил на себя из побуждений патриотизма и лояльности, король вводит меня в свое убогое обиталище. Здесь мы с Мильераном беседуем с ним. Король говорит нам, что уверен в твердости своих войск, но он не думает, что число их, достигшее теперь шестидесяти тысяч, может быть увеличено. Я спрашиваю его, могу ли увидеть ближе к вечеру королеву в Ла-Панн. «Конечно, – отвечает мне король, – я буду там с ней».
При выходе из церковного дома наш военный атташе полковник Жени представляет мне французскую миссию. Затем мы отправляемся далее и, миновав Фюрнес, Коксиде и Остдункерке, приезжаем к командному посту генерала Эли д’Уасселя. Этот пост расположен среди дюн, между Остдункерке и Ньюпортом. Я уже давно знаю генерала: он несколько лет служил в гарнизоне в Сампиньи. Он дал нам очень интересный обзор ситуации, показал вокруг наши позиции, позиции бельгийцев и немцев. Всюду взрываются снаряды. Немцы обстреливают Ньюпорт, наши линии и в тылу Фюрнес, Коксиде, Остдункерке. Они стреляют вверх по нашим аэропланам, у них есть орудие 420-миллиметрового калибра, которое уже выпустило более ста снарядов по мостам Ньюпорта. Все это мирное побережье подвергается теперь беспощадному артиллерийскому обстрелу.
Мы нашли зуавов, расположившихся лагерем среди песчаных бугров. Затем адмирал Ронарх повел нас к морским частям, тоже укрывшимся за дюнами. Как бы хотелось, чтобы вся Франция могла видеть этих людей, столь спокойных под вечной угрозой смерти.
Генерал Эли д’Уассель показал мне 77-миллиметровый снаряд, который был выпущен немцами на Ньюпорт за сорок восемь часов до моего приезда и на котором было написано по-немецки: «Пасхальное яйцо для Пуанкаре». Они вынули трубку для того, чтобы граната не взорвалась и можно было прочитать надпись. Итак, им заранее было известно о моем приезде. Я решил сохранить память об этой тяжеловесной шутке, повез эту гранату с собой в Париж и сдал ее в военный музей.
По краю дюн мы доехали до Ла-Панн. Королева, по-прежнему очаровательная в своей простоте, встретила нас в скромной вилле. Король тоже вернулся сюда к тому времени. Королева говорит мне о руинах Ипра, о бомбардировке Фюрнеса, о храбрости бельгийских солдат. Она отыскала снимки, сделанные ею во время моего последнего визита, и преподнесла мне один экземпляр для мадам Пуанкаре404
*. Затем она представила нам молодую принцессу, очень выросшую со времени ее поездки в Париж. Я спрашиваю ее, помнит ли она еще мадам Пуанкаре и меня? С подкупающей искренностью она отвечает: «Нет», хотя родители, слегка смущенные, всячески стараются прийти на помощь ее памяти. Очевидно, вид президента республики не очень поразил ее детское воображение.Мы простились с королевской четой и отправились в обратный путь на Дюнкирхен. По дороге заехали в большой санаторий в Зюидкот, устроенный стараниями г. Ванковенберга и в настоящее время заполненный тифозными больными и ранеными. Население Дюнкирхена, на сей раз заранее предупрежденное о моем приезде, встречает меня с таким же энтузиазмом, как в июле 1914 г., и вечером я сажусь в парижский поезд под несмолкающие крики: «Да здравствует республика! Да здравствует Франция!» Нет, нет, воля страны пока еще ничуть не поколебалась.