На службе народу

Труднейшие задачи довелось решать в этой связи моему заместителю, начальнику инженерных войск фронта генералу А. Ф. Хренову. Аркадий Федорович был моим давним сослуживцем. В период финской кампании он являлся начальником инженерных войск ЛВО и 7-й армии, руководил инженерной подготовкой и обеспечением прорыва линии Маннергейма. В 1941 - 1942 годах Хренов занимал идентичные должности на Южном фронте, в Одесском и Севастопольском оборонительных районах. Когда в июне 1942 года восстановили Волховский фронт и было решено нарастить наши усилия по деблокированию Ленинграда, Хренова перевели к нам, чему я очень обрадовался. Превосходно знающий свое дело, военный инженер высокой квалификации, целеустремленный и энергичный работник, хороший организатор, он был желанным и необходимым помощником и снова доказал это напряженной и успешной деятельностью. Аркадий Федорович руководил с лета 1942 года инженерным оборудованием оборонительных рубежей, инженерным обеспечением и подготовкой всех крупных наступательных операций Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов. Он возглавлял, кроме того, работы по разминированию местности, восстановлению сухопутных и водных средств сообщения, а также оказывавшихся в зоне фронта шахт и рудников. Наконец, он вместе с начальником тыла решал задачи по расквартированию войск. Венцом его трудов в военные годы явились инженерная подготовка и обеспечение наступательного плацдарма в Приморье, а затем осуществление сложнейших мероприятий в Маньчжурии.

В Маньчжурии крайне мало было шоссейных и хороших грунтовых дорог, и основные военные перевозки ложились на железные дороги. Следовательно, захват их и немедленная эксплуатация имели первостепенное значение. А если бы противнику удалось разрушить железнодорожные туннели, то на их восстановление понадобилось бы до двух-трех месяцев. Это могло затруднить осуществление нашего плана окончить войну за летне-осеннюю кампанию. Стоит ли говорить, что все мероприятия проводились в строжайшей тайне?

Казалось бы, сохранить в тайне развертывание полуторамиллионной армии вдоль длиннейшей границы было делом невозможным. И все же японцев, как читатель увидит далее, мы почти всюду застали врасплох: вообще-то они думали о предстоящих операциях и усиленно готовились к ним, однако конкретная дата начала боев осталась для них за семью печатями.

Между прочим, не последнюю роль в этом сыграла дезинформация противника. Когда я и мои будущие сослуживцы по 1-му Дальневосточному фронту ехали на восток, были приняты все меры к тому, чтобы из нашего курьерского поезда, которому был придан вид обычного состава номер 6, не просочились наружу лишние сведения: не отправлялись ненужные письма; на станциях еще до прибытия поезда вывешивалась табличка "Все билеты проданы". Штабным офицерам я сообщил, что едем до Новосибирска. Когда приехали в Новосибирск, сказал, что едем до Красноярска, потом до Иркутска. В Иркутске назвал Хабаровск, а уж только в Хабаровске сообщил о конечной остановке в Ворошилове-Уссурийском. Когда подполковник Суслов во время остановки поезда в Омске телеграфировал жене в Ярославль о том, где именно находился он в тот момент, это стало предметом разбора на партийном собрании. Телеграмму мы, конечно, перехватили, и больше такие случаи не повторялись. На мне была штатская одежда. И я, и сотрудники Полевого управления фронта именовались военнослужащими в званиях на несколько рангов ниже действительных и, если приходилось, надевали соответствующие погоны, а порой переодевались в штатское платье не только на время железнодорожных переездов.

Меня теперь звали генерал-полковником Максимовым, члена Военного совета Штыкова - Шориным, начальника штаба Крутикова - Киселевым, редактора фронтовой газеты Павлова - Петровым. Это не раз приводило к курьезным случаям. Встречает меня, например, коллега по прежней службе на Дальнем Востоке, хочет рапортовать. Опережая его, пока он еще не упомянул моего имени и звания, сразу раскрываю и протягиваю специальный документ, где я значусь в ином звании и с иной фамилией. Приведу такой пример. Сидим мы после проверки готовности войск в одной из частей и ужинаем. Командир полка ни о чем не подозревает. Но его супруга и еще несколько женщин, сервировавшие стол, все время поглядывают на нас. Вероятно, коекто из них помнил меня в лицо по довоенной службе на Дальнем Востоке. Гляжу, жена комполка что-то говорит ему. После ужина он обращается к моему адъютанту: "Жена смеется надо мной, уверяет, что я сидел не с генералом Максимовым, а с маршалом Мерецковым". Пришлось разъяснять командиру, что обижаться смешно, что ему вполне доверяют и что, когда придет время, тайну раскроют, а пока следует сохранять невозмутимый вид.

Вот еще два случая. После совещания, которое я провел 14 апреля в штабе Приморской группы войск и на котором впервые представился всем как Максимов, один из офицеров подошел ко мне и спросил: "Не слышали, говорят, приехал к нам маршал Мерецков?" Нет, говорю, не слышал и не видел его вообще никогда.