На службе Отечеству!

Тут мы подошли к очень важному и интересному вопросу, поднятому в воспоминаниях С. Куняева. Он говорит о себе: «Известный поэт и энергичный независимый человек, „вольный охотник“ и авантюрист», — кое-что схвачено метко. Дальше: «За все сорок лет творческой жизни я к власти не подлаживался, идеологию не обслуживал». Прекрасно. Но если такое величественное отношение к идеологии, то зачем же еще в юные годы в партию вступил и, говорят, даже аккуратно платил взносы, которые шли все-таки на обслуживание идеологии? Или вот, например, как упоминалось, был составителем сборника, посвященного 50-летию Октябрьской революции. Это не обслуживание идеологии? Нет, говорит, это чистая поэзия. Замечательно.

А вот я обслуживал идеологию, точнее сказать, так или иначе выражал и отстаивал советскую идеологию, которая есть и моя личная идеология. Что теперь со мной делать? Пока неизвестно…

Однако пойдем дальше: «Я всегда был свободен и независим как поэт. В отличие от многих я, сделавший ставку на независимость, старался никогда ничего ни у кого не просить. Понадобилась квартира — купил, появилась нужда в даче — приобрел… Я никогда не занимался переводами ради денег…» Замечательно. А я, грешник, всегда только ради них: не было бы нужды, занимался бы только своими литературными делами, а не переводами. «Мне, — продолжает мемуарист, — цензоры и редактора почти не мешали…» Ах, как красиво!.. И ведь подумать только, цензоры и редакторы мешали Радищеву и Новикову, Пушкину и Лермонтову, Толстому и Горькому, Маяковскому и Шолохову, Есенину и Булгакову… Да еще как мешали-то, иным — вплоть до Петропавловки, Омского острога, Вилюйской каторги. Да и совсем недавно, — Виктор Петелин рассказывает, например, как из «Привычного дела» Василия Белова редакция выбросила два листа. А вот авантюристу Стасику — хоть бы что! Так тут не я один, а вся русская литература может ему позавидовать. Но это почему же не мешали? А потому, говорит, что в своих сочинениях я всегда владел «всей полнотой картины жизни», и ее, дескать, невозможно было уколупнуть. Интересно! А Пушкин и Лермонтов, а Толстой и Шолохов, а Шукшин и Белов, выходит, владели только кусочками картины, и их можно было колупать вволю. Интересно! А не есть ли такое объяснение — ловкий ход авантюриста? Не в том ли правда, что писал он всегда так, что это никого не задевало, и все шло как по маслу? Примеры этого приводились.

Читатель, видимо, уже понял, что куняевская демоническая «ставка на независимость» мне лично совсем не по плечу. Он, вишь ты, всю жизнь никого ни о чем не просил, никуда с просьбами не обращался, а я — много раз в разные инстанции с самыми разными просьбами. Так, умолял Союз писателей дать мне квартиру — не дали; постоянно обращался в Литфонд за путевками в Дома творчества — всегда получал; просил Иностранную комиссию СП о заграничных командировках — два раза дали; просил В. Ганичева издать мою книгу в «Роман-газете» — обещал, но прошло уже двенадцать лет; на протяжении 35 доперестроечных лет предлагал статьи и рецензии «Правде», «Новому миру», «Вопросам литературы», «Знамени», «Москве», «Нашему современнику», «Северу», «Байкалу», «Неману», «Литературной Грузии» — напечатали две рецензии; за последние 10–15 лет просил издательства «Современник», «Воениздат», «Советская Россия» издать книги моих критических работ — не издали… И был период с 1979 года по 1987-й, когда редактора так мне «мешали», что за эти восемь лет — вся творческая жизнь Добролюбова! — я не смог напечатать ни одной новой строки.

И не только в этом уступаю Куняеву. А еще и в том, например, что если бы я был главным редактором и написал мемуары, то, конечно, не смог бы поместить там вот такие восторги: «Вещь Ваша — гимн»… «Документ огромной силы!»… «О Вашей книге можно говорить только в превосходной степени»… «Как само Откровение»… «Солнца стало больше»… «Переживаю просто бурю чувств»… «Без Вашей книги теперь не обойдется ни один историк литературы»… «Такое испытывал только, когда читал „Бесов“ Достоевского»… «Ваш подвиг сродни подвигу американского адмирала Коллэхена»… «Гениально!.. Люблю тебя. Игорь Шкляревский»… «Статья написана блестяще… Я Вас люблю. Татьяна Глушкова» и т. п. Едва ли я вынес бы похвалы еще и такого рода: «Это подлинная художественная панорама литературной и общественной жизни России второй половины XX века… Пожалуй, после „Былого и дум“ Герцена книги такого рода в нашей литературе не было». И это кто же превозносит сочинение Куняева до высот презираемого им Герцена, участвуя в небывалой рекламной кампании? Человек, который по своей должности обязан заботиться и о чести русских писателей, и о достоинстве русской литературы, — сам председатель Союза писателей России Валерий Ганичев.