На службе Отечеству

— Сейчас пожалуют, — произнес рядом капитан Пресняков. — Мы тут наблюдали за немцами. Только за последние полчаса перед артналетом насчитали около двухсот душ. Серьезное будет дело.

Как бы в подтверждение этих слов, из кустарника, росшего несколько выше дороги, показалась густая цепь фрицев, за ней — вторая. Они шли с засученными рукавами, паля из автоматов, ручных пулеметов, винтовок впереди себя.

— Во дают! — не выдержал Пресняков. — Белены, что ли, объелись, психи?

Немцы все ближе и ближе. В бинокль хорошо видны лица: немолодые, утомленные, какие-то безлико-серые, совсем не те лоснящиеся физиономии, молодые и нахальные, которые доводилось видеть в подобных ситуациях раньше. В атаку шли люди пожилых возрастов — очевидно, из последней тотальной мобилизации.

Бросаю взгляд на боевые порядки рот и замечаю, как в обвалившихся, разбитых траншеях и ходах сообщения, стряхивая землю и пыль — следы артиллерийско-минометного налета, — поднимаются бойцы. В просвете траншеи показался Чугунов, рывком кинулся к выносной пулеметной ячейке и скрылся в ней. Но почти тут же его каска вновь попала в поле зрения бинокля. Рядом с ней вскоре замаячили вторая. Солдат поставил на бруствер пулемет, начал протирать ленту. Патронов, я знал, было всего десяток-полтора, не больше. Боец недовольно морщился. Чугунов что-то озабоченно говорил ему, показывая рукой то влево, то вправо. Наконец закончил, хлопнул пулеметчика по плечу и побежал вдоль траншеи на фланг роты.

Чуть довернул бинокль. В объективах появилось распластанное за бруствером траншеи неподвижное тело. "Кто?" — пробежал холодок по сердцу. Офицер?! Ну да, он. Портупея, пистолет на широком ремне, хромовые сапоги. Левая рука как-то неестественно подвернута под бок, правая вытянута вдоль туловища. "Убит!" — обожгла мысль. Но вдруг он зашевелился, приподнял голову. Младший лейтенант Карп Варивода. Жив!

До плеча кто-то дотронулся.

— Не пора, товарищ капитан? — вопросительно произнес адъютант старший батальона.

— Рано. Как до яблони со срубленной макушкой дойдут, тогда и ударим.

Фашисты продолжали приближаться, все более туго закручивая в каждом из нас пружину нервного напряжения. Шаг, еще шаг, еще… Видно было, как сзади первой немецкой цепи что-то кричит, показывая стеком то в одну, то в другую сторону, прихрамывающий офицер.

Наши роты молчали. Но вот фашисты перешагнули намеченный мною рубеж. Нажимая на курок ракетницы, во всю силу легких кричу: "Огонь!" То же делают Бухарин и Пресняков. Вверх взлетают ракеты. Небольшая пауза — и дружный залп, за ним — второй, третий… Еще не замолкли короткие очереди пулеметов, как десятки голосов по всей батальонной цепи на разные оттенки повторили: "В атаку, вперед!"

Краем глаза успеваю заметить, как дрогнула, стала распадаться вражеская цепь. Словно какая-то неведомая сила то в одном, то в другом месте выхватывает из нее людей. Однако остальные продолжают идти вперед, хотя ровная строчка передней цепи уже сломалась.

Немцы шли, падали, скучивались в группы. Словно обо что-то споткнувшись, зашатался офицер со стеком и ничком ткнулся в землю, да так и остался лежать.

Переношу взгляд на боевой порядок батальона. Бойцы бегут навстречу противнику. Азарт атаки захватил всех. По себе знаю, что это такое. Стремишься навстречу противнику, обуреваемый одним-единственным желанием убить врага. Донесся все усиливающийся, знакомый каждому фронтовику клич "ура".

Охваченные общими чувствами, встали с начальником штаба и мы. Тем временем цепь накатилась на противника подобно морской волне, встретилась с ним, замедлила свое движение и перекатилась через него, оставляя после себя корчащиеся хрипящие фигуры.

Роты гнали врага. С ходу врезались во вторую волну фашистов. Вновь началась рукопашная. Подбегая к месту схватки, успел заметить, как орудовали прикладами и ножами разведчики. Быстрые, ловкие, они дрались молча, как привыкли действовать в тылу врага. Стрелки работали с криком, слышались крепкие выражения.

Мы били фашистов прикладами, гранатами, лопатами — чем только могли, что попадалось под руку. За считанные минуты перемахнули пространство, отделявшее нас от кустарника, где перед боем скапливалась вражеская пехота, спустились к дороге, вернее, к широкой утоптанной тропе, проходящей перед деревней. Уже показались первые дома Лесных Халуп. "Отрежут от берега", обожгла внезапно мой мозг мысль. Невольно задержал бег и во всю силу легких закричал:

— Стой! Назад! Назад!

Командиры продублировали команду, но люди по инерции еще продолжали бежать. Из Лесных Халуп застучали пулеметы. "Ложись! — раздались голоса по всей цепи. — Ложись!"

Я упал около вывернутой с корнем молоденькой яблони. Рядом распластался Пресняков и непонимающе уставился на меня. С его губ сорвалось:

— Халупы рядом, чего мы тут, как на пупу, разлеглись, товарищ капитан?!

— Игорь Тарасович, немцы могут отсечь от Вислы. Будут тебе тогда Халупы. Мы и так в мешке. Понимаешь, в мешке! Нужно отходить, пока фашисты не разобрались. Выводить людей! Подавай сигнал.

Вверх взметнулись две красные ракеты.