На службе Отечеству

В эти дни окончательно стало ясно, что наш плацдарм является вспомогательным и что основные события развернулись правее и левее нас. Главная задача расширения плацдарма во фронтовом масштабе решалась в районе Сандомира. Над нашими головами с раннего утра и до позднего вечера шли туда эшелоны самолетов различного назначения. Ночами и особенно на заре оттуда доносился слитный гул, слышались приглушенные громовые раскаты, небо озарялось рваными зарницами.

Командование по-прежнему требовало от нас активности в отношении противника. Нужно было сковать возможно больше сил и средств гитлеровцев. Тем временем с плацдарма исподволь стали убывать части. В двадцатых числах августа дивизия провела перегруппировку сил. Полк принял оборону соседа 862-го стрелкового полка, который занял оставленные 273-й стрелковой дивизией позиции. Смена была произведена в темное время суток. Противник особого беспокойства не проявил — очевидно, не заметил перемещения.

Нашему батальону пришлось обживать район Доротки с прилегающими к ней пологими высотами. Приспосабливали инженерные сооружения предшественников к имеющимся у нас наличным силам и огневым средствам.

В связи с уходом с плацдарма частей командование пополнило поредевшие ряды нашей дивизии, что позволило полку развернуть 3-й стрелковый батальон, во главе которого стал капитан Бухарин. Жаль было расставаться с Николаем Яковлевичем, знающим вдоль и поперек фронтовую жизнь, никогда не унывающим человеком. В ходе совместной службы, особенно последних боев, когда обстановка требовала крайнего напряжения, а грань между жизнью и смертью почти исчезла, мы сблизились настолько, что начали делиться между собой самым сокровенным.

Николай Яковлевич был намного старше меня: к сорок четвертому Бухарин разменял пятый десяток, — он по-отцовски жалел меня, не раз помогал избежать ошибок. Бывало, создастся критическое положение, соберусь выскочить в роту — обязательно опередит: "Я уже, Саша, пожил. Сына, дочь имею на этой земле. Оставайся здесь. Батальоном командуй, а я там разберусь". И, несмотря на мои протесты, уходил, как правило, с неизменной своей поговоркой на прощание "мать ты моя хавронья".

Бухарин был человек неробкого десятка, всегда хорошо знал обстановку, находил выход там, где найти его было весьма трудно. Помню, с переходом к Доротке оказалось, что противотанковых мин недостаточно. Вопрос важный, не терпящий отлагательств. Мы пробовали его разрешить и так и этак — ничего не выходило. Уже начали отчаиваться, когда Николай Яковлевич предложил простое, но эффективное решение. На доску устанавливались противотанковые мины. На концах доски делались отверстия, в одно из них вдевался штырь, при помощи которого доска крепилась между танковыми колеями, а в противоположное пропускались веревки, с помощью которых можно было легко переместить доску вправо или влево. Это нехитрое приспособление позволило вдвое сократить расход мин. К тому же оно управлялось человеком, а значит, промах в поражении танков уменьшился. Не одна вражеская машина нашла себе бесславный конец от бухаринского изобретения.

По русскому обычаю, мы присели на прощание. По сухощавому лицу Николая Яковлевича пробежала едва заметная тень. Но он тут же взял себя в руки, улыбнулся.

Подошел капитан Пресняков и протянул кружки с фронтовыми ста граммами. Выпили за победу.

— Буду рядом, если что — позванивай, да и я забывать не стану, задержал мою руку на прощание Бухарин.

На том мы и расстались.

Батальон продолжал совершенствовать оборону. В темное время бойцы обшивали крутости траншей, ячеек, огневых позиций, саперы ставили мины и инженерные заграждения, продолжался подвоз боеприпасов. Днем десятки глаз и с той и с другой стороны прощупывали местность, выискивая в обороне противника элементы нового. Стоило, бывало, тому или иному бойцу зазеваться, как он оказывался на мушке винтовки снайпера.

Ежедневно по нескольку человек от подразделений продолжали дооборудовать сооружения под хозяйственные нужды. Командир взвода снабжения старший лейтенант Василий Захаров и лейтенант медицинской службы Иван Рубан начали строить долгожданную баню.

Баня действительно была желанной. В замечательной поэме Твардовского "Василий Теркин" — этом эпосе о солдате Великой Отечественной — есть глава, которая так и называется: "В бане". Так вот точнее и лучше не скажешь, чем там: "На чужбине — отчий дом — баня натуральная".