На службе Отечеству

Неприятный озноб побежал по спине, защемило сердце. Самому не раз приходилось испытывать то же самое, что сейчас чувствовали бойцы в траншеях. Лежишь на дне окопа или щели, в бессильной злобе сжимаешь кулаки. Больше всего на свете жаждешь огневой поддержки. Над тобой только клок неба. От надвигающейся громады танка кряхтит и осыпается земля. Неприятная это штука. Да и не каждому по плечу вынести такое. Нужно мужество. В Крыму я видел, как в последнее мгновение боец, не выдержав, выскочил из щели. Думал спастись в тылу. И тут от пулеметной очереди нашел свою смерть. Горький, бесславный конец! Презрение товарищей и командиров оставил после себя, в общем-то, неробкого десятка солдат. Вот что такое минутная слабость, страх.

Окидывая взглядом поле боя, признаться, гордился своими людьми: никто не дрогнул, не показал врагу спину. Я прикидывал, чем им помочь, облегчить участь в эту тяжелую минуту. И когда в искромсанной артподготовкой, бомбежкой и гусеницами танков траншее стали появляться каски, ударили по вражеской цепи пулеметы, автоматы, винтовки, облегченно вздохнул, хотя и понимал, что положение по-прежнему критическое.

Немецкая пехота, наткнувшись на упорный ответный огонь, начала сбиваться в кучи и залегать в небольших складках взгорков. Однако мелкие укрытия ее не спасали. Роты, что называется, на выбор били солдат и офицеров противника, не давали поднять им головы.

Гитлеровцы начали искать выход из создавшегося положения. Но найти его было не так-то просто. Наши пулеметчики, автоматчики и стрелки продолжали вести меткий огонь. Искромсанная взрывами оборона была неприступной.

Горели и фашистские танки. Три машины пришлись на долю взвода старшего лейтенанта Эммануила Чалаганидзе. Позже, вечером, выпали относительно спокойные минуты, и командир роты старший лейтенант Дмитрий Одегов доложил мне подробности этого боя, слушать которые без волнения было невозможно.

…Танки с ревом и скрежетом переваливали через брустверы, накрывали ячейки и траншеи. Было такое ощущение, будто горный обвал катится на тебя. Дрожала, сжималась под тяжестью стальных махин земля. Все тонуло в пыли и чадном дыму. Казалось, что живому здесь не должно быть места. Но только проходили танки — слышались команды, и в хвост стальным громадинам летели гранаты.

Не успели еще осыпаться стены траншей, как из пыли, черные от копоти, встали бойцы. Встали с оружием, наперекор смерти и страху. С перетянутой ремнем связкой гранат поднялся рядовой Михорский и бросился вслед за танком.

Михорский подбежал к танку, размахнулся, и вдруг рука со связкой гранат, медленно описав полукруг, бессильно упала вниз. Солдат ничком ткнулся в землю. Чалаганидзе выскочил из траншеи и побежал за танком, пока не догнал его на верный бросок. "Получай, гад!" — выдохнул старший лейтенант и с силой послал противотанковую гранату в корму боевой машины.

За ее полетом смотреть не стал — был уверен, что попадет, — метнулся обратно к траншее. Сзади громыхнул взрыв, рядом проверещали осколки. Успел заметить, как бойцы волокут к траншее Михорского. И тут чем-то тяжелым ударило в спину. Боли Эммануил Нестерович не почувствовал. По инерции продолжал бежать, пока не споткнулся о вывороченную глыбу земли у самой траншеи, и тогда резануло по всему телу нестерпимым огнем. Но Чалаганидзе сдержался, не закричал, а лишь заскрипел зубами. Молчал и минуту спустя, когда солдаты подхватили его и втащили в обвалившуюся стрелковую ячейку.

Чалаганидзе бинтовали. Эммануил Нестерович стонал, терял сознание.

— Ничего, ничего, — приговаривал сержант-санинструктор. — Сейчас будет легче.

— Не уговаривай, кацо. Я не ребенок. Понимаю все. Как там с Михорским, может, жив? Я ему тут рекомендацию в партию написал. В полевой сумке она. Передайте.

— Нет, только что отошел.

Бойцы на плащ-палатке принесли Михорского. Перепачканное пылью юное лицо было еще живым: его черты пока не успели заостриться, у переносицы, в уголках глаз, блестели еще не высохшие две маленькие слезинки. Чалаганидзе дотянулся до них пальцами левой руки, вытер и с болью в голосе прошептал:

— Эх, Коля, Коля! Как же ты не уберегся?

— Немцы! — вдруг донеслось из траншеи. — Немецкая пехота на стыке с пятой прорвалась.

— Сержанта Иванова ко мне! — потребовал Чалаганидзе. Спустя минуту Эммануил Нестерович отдавал указания своему заместителю по уничтожению прорвавшегося противника. В тыл эвакуировать себя не разрешил. Продолжал руководить боем до последнего вздоха.

Начальник политического отдела полковник Петр Григорьевич Жеваго в политдонесении о нем напишет: "Парторг 4-й стрелковой роты старший лейтенант Чалаганидзе во время отражения атаки противника был ранен. Продолжал руководить боем, уничтожать ненавистного врага, пока билось сердце коммуниста…"

Но вернусь к событиям тех тревожных минут на батальонном НП. Не успел в бинокль окинуть правый фланг обороны, где от наседавших фашистов отбивалась 6-я рота, как услышал взволнованный голос:

— Артиллеристы пятки смазывают! Вон, смотрите, по лощинке улепетывают. Метрах в ста пятидесяти от огневой.