На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Немцы отступали по шоссейным дорогам, иногда на перекрестках образовывались огромные «пробки». Если авиация их засекала, то в действие вступала наша реактивная артиллерия. На открытой местности от «катюш» не было спасения.

Дивизия подошла к Ораниенбургу. Организовать прочную оборону немцы не успели, но на одной из окраин польские части встретили упорное сопротивление. Кеневич развернул полки, и после непродолжительной артподготовки они ринулись в атаку, смяли противника и заставили его отступать. Здесь поляков поддержал 22-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Константинова. Нам же под Ораниенбургом даже не пришлось расчехлять свои боевые машины.

Дивизион занял боевые порядки на южной окраине города. Ораниенбург — страшное место. Здесь размещался известный концлагерь Заксенхаузен, в котором содержались узники из разных стран Европы. Рабский труд заключенных использовался на различных предприятиях, в том числе на металлургических, самолетостроительных, на испытательном полигоне самолетов-снарядов ФАУ на острове Узедом в Балтийском море. Через Заксенхаузен прошло более 200 000 узников, а тот, кто остался в живых и не попал в крематорий, больше походил на скелет, нежели на человека. День 22 апреля 1945 года стал незабываемым днем для узников этого лагеря, они получили свободу из рук польских и советских солдат.

После Ораниенбурга 4-я польская дивизия взяла направление на Эльбу. Бои еще продолжались, чаще всего они вспыхивали на дорогах, по которым, выйдя из лесов, отступали разрозненные немецкие части — пехотные, артиллерийские, минометные, отряды фольксштурма, учебных подразделений и даже тюремной охраны.

К вечеру 25 апреля части дивизии заняли очередной населенный пункт. Кеневич решил здесь переночевать, чтобы утром продолжить преследование противника. Со своим штабом он разместился в одном крыле каменного дома, в другом — команда артиллерийского полка, полковник Расков и мои управленцы. С полком Раскова мы шли бок о бок почти две недели, я даже успел подружиться с ним.

Артиллерист оказался мужем знаменитой летчицы Марины Михайловны Расковой, чье имя гремело в газетах в довоенное время. Инженер по профессии, он не был кадровым командиром, но как офицер запаса хорошо знал артиллерийское дело. В его манере отдавать приказы и распоряжения было что-то с «гражданки», но подчиненными они выполнялись четко и быстро: сказывался его авторитет среди личного состава полка. Когда выпадала свободная минута, мы с ним гуляли между его пушек и моих БМ, вспоминали довоенную жизнь. Полковник много рассказывал о своей жене, командире женского авиационного полка ночных бомбардировщиков, которая погибла в начале января 1943 года, о пятилетней дочери, показывал семейные фотографии.

Уже стало совсем темно, и мы после прогулки расстались, разошлись по своим комнатам. Из открытого окна доносился запах сирени и каких-то не знакомых мне цветов. Я лег спать, как обычно, по-походному, сняв сапоги, расслабив ремни и расстегнув пуговицы гимнастерки. Было тихо, слышны лишь шаги часовых.

Проснулся я от сильного грохота, на голову с потолка сыпалась штукатурка, в темноте спросонья ничего не разобрать — что произошло. По коридору бегали мои офицеры, кто-то, схватившись за оружие, выпрыгнул в окно. На улице я столкнулся с часовым и спросил: «Кто стрелял?» Перепуганный часовой ответил: «Немцы, кто же еще!»

Надо было объявлять тревогу, но дальше стрельбы никакой не последовало. Кто-то зажег смоляной факел, стало уже легче разбираться в ночном происшествии. Было ясно, что на дом упал артиллерийский снаряд. И так случилось, что этот единственный снаряд угодил в дом, в котором размещались сразу три штаба. Можно было предположить, что выстрелил какой-нибудь сумасшедший немецкий артиллерист из леса, что виднелся недалеко от села.

В доме продолжали раздаваться крики о помощи и стоны раненых. Я бросился наверх, в комнату, где размещался Кеневич. Генерала нигде не было, лишь на стуле висел его мундир. Появился его адъютант. Вдвоем мы стали искать начальство. В доме уже вовсю шли работы по спасению пострадавших. Солдаты растаскивали бревна, балки, оконные рамы, выносили на улицу раненых и убитых. Одним из последних вынесли полковника Раскова. У него была разбита голова, видимо, скончался сразу, не мучаясь.

Между тем поиски Кеневича продолжались. Адъютант, с генеральским кителем в руках, бегал вокруг дома и спрашивал каждого встречного — не видал ли командира дивизии! Только когда стало светать, комдива нашли в подвале дома на противоположной стороне улицы, где размещался узел связи дивизии. Комдив, в одной рубахе и генеральских штанах, держал телефонную трубку и яростно распекал кого-то из своих подчиненных. При этом говорил на польском языке, но когда надо было ввернуть крутое словцо, переходил на русский.