На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Придя в себя, я тут же сообразил, что без пушки нам больше нечего делать на этой поляне. Пропадать за понюх табаку не хотелось, и я увел свой расчет к речке, надеясь укрыться за крутыми берегами. Не успели мы сделать несколько шагов, как ударил немецкий пулемет. Пули густо зашумели вокруг нас, впиваясь в землю. Мы стали пробираться мелкими перебежками. После резкого броска я плюхнулся носом в траву, огляделся и тут же оцепенел: ко мне медленно приближалась очередь трассирующих пуль. Пулеметчик держал меня на прицеле. Это конец!

За свою долгую жизнь я прочитал много книг о войне. Чего только в них не написано?! Даже такое: перед смертью герой прокручивает, как в кино, всю свою жизнь, видит лица близких и родных. Думаю, что это — домысел автора. В стрессовой ситуации возможен лишь нервный срыв, такой, например, как произошел с лейтенантом Речковым, о котором я уже рассказывал. Лично у меня в этот момент не было никаких эмоций — один страх. Страх сковал во мне все — и тело, и мысли, тут уж не до воспоминаний.

Метрах в двух от меня огненная «змея» вдруг притихла и потухла совсем. Видимо, пулеметчик понял, что я убит, а может, кончились у него патроны, во всяком случае огонь прекратился. Неприятная это штука — быть мишенью на открытой местности, лежать и ждать, когда тебя ухлопают!

Приподняв голову, я определил, что до спасительной речки будет еще метров семьдесят. Пока пулеметчик перезарядит ленту — успею. Это расстояние я преодолел быстрее орловского рысака, прыгнул с обрыва и кубарем скатился к воде. Почувствовав себя в безопасности, с жадностью припал к холодным струям, утоляя жажду. Таким же путем к речке спустились мои батарейцы. Нас осталось пять человек, теперь мы в «мертвом пространстве», и ни пули, ни снаряды не могут причинить нам вреда.

Радости нашей не было предела. Мы смеялись, обнимались — живы! Умылись, наполнили фляги водой, пожевали сухариков, оказавшихся в ранце одного из батарейцев. Приняли решение перейти речку и двигаться в тыл. Вид, конечно, у нас был явно не армейский. Скорее, мы походили на лесных разбойников, чем на военнослужащих, — в грязных гимнастерках и телогрейках, из всей пятерки только у одного из нас был головной убор. Солнце прогревало воздух и эту грешную землю, а на мне по-прежнему была одета теплая шинель, перепоясанная походными ремнями. В дополнение ко всему, с одной стороны у меня болталась полевая сумка, с другой — пистолет и противогаз. Когда всю эту амуницию я снова успел на себя напялить, не помню. Видимо, после короткого отдыха. Расстегнув крючки и ослабив ремни, почувствовал наконец свободное дыхание, снял и бросил в речку ненужный противогаз, который в дальнейшем не носил до конца войны.

Перейдя вброд речку, мы углубились в тыл на несколько километров. Топали по бездорожью, пока не набрели на свою родную 286-ю стрелковую дивизию, точнее, ее остатки, которые, выйдя из окружения, собрались в небольшом хвойном лесу. Тут я впервые увидел командира дивизии. Он был в звании полковника. «Эмка», на которой он только что приехал, стояла у дороги, а шофер, подняв капот, копался в моторе.

Сколько здесь, в этом прифронтовом лесу, собралось людей — рота, батальон или полк — сказать трудно. Поставив в цепь пехотинцев, танкистов, артиллеристов, ездовых и даже поваров походных кухонь, комдив бросил все это воинство в атаку. Наша пятерка тоже оказалась в этой цепи.

Что это была за атака, описать трудно! С криком «Ура!» мы бросились на противника. Немцы подтянули минометы и пушки, снаряды и мины стали разрываться прямо в цепи атакующих. Ближнего боя цепь не выдержала, автоматным и пулеметным огнем противник выкашивал наши ряды. Командира дивизии ранило, и его вынесли с поля боя на плащ-палатке. Атака захлебнулась.

Положение стало угрожающим. Наша цепь откатилась назад, о новой атаке и речи быть не могло: ее некому возглавить. Да если бы и нашелся кто-то повести бойцов в бой, это были бы напрасные жертвы. Мои батарейцы держатся рядом. В связи с общей неразберихой мы не испытывали никакого желания попасть немцам в лапы, поэтому приняли решение показать им спину. Рядом бежали, отстреливаясь, еще десятка два бойцов. У них еще есть патроны, а у нас они давно кончились.

Отмахав километров пять, пока не стало слышно стрельбы, мы остановились. Упали на землю, отдышались, посмотрели друг на друга испуганно-бегающими и чуть виноватыми глазами. Снова живы, и даже никто не ранен! Выйти из огненного ада, наверно, все-таки — везение. Один из моих батарейцев, ездовой Тимофеев, сказал, что господь Бог даровал нам жизнь. Возможно, он и прав. Я потом не раз наблюдал, как солдаты при артобстрелах и бомбежках, сидя в окопчике, осеняли себя крестным знаменем, хотя единственным Богом для нас тогда был Сталин, ему и молились. Только когда смерть подступала совсем близко, о Сталине никто не вспоминал.

Передохнув, мы снова тронулись в путь, держа направление на восток. Так и брели с невеселыми мыслями по лесу, пока не натолкнулись на штаб нашего дивизиона. Радости не было границ!