На службе у олигарха

Я был не дурак и понимал, что дни мои сочтены. После того, что они уже сделали со мной, на волю меня не отпустят при любом раскладе, напишу я книгу или нет. Не могу сказать, что меня при мысли об этом охватывали тоска и страх. Я жил теперь как бы в двух измерениях: в том, где была Лиза и светлые, будоражащие воспоминания о ней и куда невозможно вернуться, и в скучной, серой реальности, наполненной какими-то разговорами, чьими-то визитами, перевязками, обедами и ужинами, снами, больше похожими на кошмары, долгим сидением за компьютером, проблемами с пищеварением и, главное, постоянным желанием, чтобы всё это поскорее закончилось. Постепенно, как-то незаметно для себя, я втянулся в работу, но не в ту, какую ожидал Оболдуев. Я спешил закончить собственную книгу, третью по счёту и скорее всего Последнюю, хотя радость от литературных перевоплощений, близких моему сердцу, омрачалась мыслью, что Лизонька никогда не прочитает этих страниц, которые, плохи или хороши, смешны или занудны, внутренним чувством обращены только к ней…

Всё чудесным образом переменилось, когда однажды ночью меня разбудил странный звук за дверью, словно кто-то поскрёбся, и я, обмерев (неужели пришли?!), запалил лампу и увидел, как в дверную щель скользнул листок бумаги. На цыпочках подобрался к нему, поднял и прочитал несколько слов, начертанных её рукой: «Жди. Не падай духом. Я с тобой».

Листок я порвал на мелкие клочки, положил в рот, разжевал и с наслаждением проглотил. Потом толкнул дверь и выглянул в коридор. Тишина, мерцающий свет старинных плафонов и дремлющая фигура охранника в кресле возле лестницы.

Лиза, сказал я себе, ты живая. Я тоже с тобой, не сомневайся, моя кроха.

Потрясение было столь велико для измученных нервов, что едва добравшись обратно до подушки, я мгновенно погрузился в гулкое продолжительное забытьё, из которого меня вывело звонкое щебетание Светы, явившейся с утренним чаем. С тех пор как у неё пропала надежда (после успокоительного укола) на невинное совокупление, она стала относиться ко мне как добрая сестра и всегда указывала на глупости, которые я делаю и которые могут привести к беде. Конечно, не в присутствии Патиссона. В его присутствии она резко менялась и становилась послушной исполнительницей его указаний, иной раз чересчур усердной. В это утро разбудила меня по приятельски, шаловливо подёргав за поникшее навеки мужское достоинство.

— Ну хватит, хватит, — проворчал я с деланым раздражением. — Лучше меня знаешь, что бесполезно.

— Ничего, Виктор Николаевич, есть и другие радости, — успокоила девушка, не слишком веря в свои слова. — На сексе свет клином не сошёлся… Конечно, хотелось попробовать с писателем, но раз не получилось, то и не надо. Я же не переживаю.

На подносе, который она поставила на стол, белая свежая булка, масло, сыр, плошка с мёдом. Фарфоровый расписной чайник благоухал свежезаваренным крепким чаем. Я жадно втянул воздух ноздрями.

— Ух ты! Светочка, я голоден как чёрт. Позавтракаешь со мной?

— Ого! — Она посмотрела внимательно. — А вы сегодня совсем на себя не похожи. Прямо помолодели. Сон хороший приснился?

— При чём тут сон?.. — Я густо намазывал булку маслом и мёдом. — Уныние — большой грех. Нельзя вечно кукситься. Кстати, какой сегодня день?

— Четверг. — Светочка сунула в рот сигарету с золотым ободком, я поспешно щёлкнул зажигалкой. — Ох, Виктор, вы такой любезный, прямо джентльмен. Как всё-таки жаль…

— Светочка, спрашиваю, какой сегодня день после операции?

— Когда вам почки переставляли?

— Ну да.

— Десять дней прошло, а что?

— Да я как-то не слежу за временем, а оно у меня ограниченное. Наверное, слышала, как хозяин распорядился? Через три месяца готовую книгу на стол. Социальный заказ. Читатель заждался.

— Слышала, слышала, — пробурчала она, пряча глаза. — Вы уж постарайтесь, а то как бы не вышло хуже.

— Думаешь, если поспею, выйдет лучше?

— А то! Хоть какая-то надежда.

— На что надежда, Светочка? Здесь или в клинике, всё равно уморят. Патиссон уже грозился печень пересадить.

— О-о, — вскинулась девушка. — Так это же клёво. Одному старичку пересадили, так он потом всех сестричек загонял. Никому проходу не давал, валил, где поймает. Никакой управы не было. Пришлось усыплять… — Поняла, что ляпнула что-то не то, поправилась: — Правда, он, кажется, был англичанин. У иностранцев особые привилегии.

— Откуда ты всё знаешь?

Смутилась, поперхнулась дымком.

— Ну как же, то тут, то там что-нибудь услышишь. Я штатная. От нас не скрывают.

Разговор становился опасно откровенным. С набитым ртом я прошамкал с безразличным видом:

— Я хоть не штатный, а тоже кое-что слышал.

— Да?

— Вроде у хозяина в семье неблагополучно.

— А-а, вот вы о чём. — Светины глазки маслено заблестели. — Так ещё я удивляюсь его терпению. Давно пора разобраться с этой тварью.

— С Изаурой?