На службе в артиллерии

Вся жизнь отца была связана с землей: пахал, сеял, косил, молотил. Все это по заведенному циклу с ранней весны до поздней осени, с рассвета до заката.

В зимнее время иногда занимался извозом или чистил проруби на реке, за что местные жители платили ему по установленной общественностью таксе.

Так продолжалось до коллективизации. Отец умер в 1931 году. У него было два брата Павел и Иван. Первый погиб в Первой мировой войне, оставив четверых детей, второй дожил в селе до старости, вырастив пятерых детей.

Деда своего Митрофана я не помню, о нем никогда не говорили в нашей семье. Видимо, он умер очень рано. Бабку Марфу я тоже не помню. Мать говорила, что она умерла, когда мне было два года. Это была рослая, властная старуха. Мать ее сильно боялась, возражать ей не могла. И хотя бабка была уже физически немощной и не работала, но хозяйство вела сама. А это значит, что деньги, откуда бы они ни поступали, все до копейки хранились у нее. Матери было уже 40 лет и куча детей, распоряжаться в доме она не могла. Полноправной хозяйкой мать стала только после смерти бабки.

Мать Наталия Павловна, в отличие от отца, женщина малого роста с дугообразными ногами, прикрытыми широкой и длинной юбкой до пят, всегда отличалась умом, даже с некоторой хитринкой, хотя в школе училась всего один год.

Сколько я ее знал, она была неизменно одета в черную юбку и черную кофту с черным платком на голове. На ногах летом лапти, зимой подшитые валенки. В праздничные дни иногда одевала «на люди» свои заветные полусапожки – ее приданое и только позже я покупал ей туфли и ботинки уже советского производства.

Вся эта черная одежда матери была как бы олицетворением вечного траура, гнета и безысходности.

В отличие от отца мать жалела нас, защищала, как могла, от его самодурства и, так же как и отец несла свою трудную ношу непосильного физического труда на земле, растила детей, работала на дому, готовила еду, ухаживала за скотом.

Труд ее был каторжный. Она вставала в пять-шесть часов (летом еще раньше) и ложилась в полночь. Не помню кого именно, но одного из нас, она рождала в поле, во время уборки хлеба. И именно во время уборочной страды ей было особенно тяжело.

Отец имел косу с длинным лезвием, что позволяло по его силе брать широкий ряд ржи. За ним могли вязать снопы две женщины, едва успевая. А мать стремилась успеть одна. Отец ее все время подгонял – «пошевеливайся».

Но угнетал ее не только непосильный труд, но и самодурство отца, особенно, когда он появлялся пьяный. Тогда все мы разбегались кто куда, и только мать оставалась один на один с отцовским буйством.

Помню, когда мне было лет семь, как вернулся отец со старшими братьями с базара, под хмелем. И тут оказалось, что старший брат Михаил забыл в харчевне какую-то вещь. Узнав об этом, отец намеревался бить Михаила, но мать решила заступиться и рука ее оказалась на ребре (углу) печки-голландки. Удар огромного кулака и рука матери сломалась пополам. Ее отвезли в больницу. Но, как я помню, у отца не было угрызения совести по этому случаю. За три недели нахождения матери в больнице, он только один раз был у нее с передачей (вареной картошкой).

Был случай, когда отец бил уздечкой (металлическими удилами) второго брата Василия. Мать тогда тоже пыталась заступиться и получила свою долю ударов.

Когда мне было 6–7 лет, в селе было еще сильное влияние религии. Тогда был обычай на религиозный праздник «Рождество» рано утром ходить по домам и «славить Христа». Это делали обычно дети, получая за это в каждом доме 3–5 копеек. Я тоже был в числе тех, кто славил и забежал домой показать матери свои «заработки». Но в это время отцу потребовался топор. Он меня спрашивает:

– Где топор?

– Не знаю, – отвечаю я ему. И быстро выхожу из дома. Отец за мной, я решил отбежать подальше от греха. Пробежав метров семьдесят, он догнал меня, свалил в снег и начал угощать пинками, приговаривая: «Где топор?», «Где топор?».

О самодурстве отца можно писать много, оно исходило из особенности его характера, грубого воспитания и бескультурья.

Как-то уже в зрелые годы я спросил мать:

– Почему ты вышла замуж за отца?

– А меня сосватали, родители согласились, деваться было некуда.

Позже она призналась, что ей очень нравился другой, Филька, она до старости о нем вспоминала с умилением.

На мой второй вопрос:

– Как же ты жила с отцом, таким самодуром?

Она, видимо, вспоминая редкие просветы своего замужества, задумавшись, молвила:

– Он, кубыть, был с молоду пригожий.

Мать никогда не говорила «когда я вышла замуж», а всегда говорила «когда меня привели».

У матери было четыре брата. Все они дожили до преклонных лет и умерли в нашем селе. Мать умерла в 1964 году в 83 года, пережив отца на 31 год.

Как уже говорилось, нас детей в семье было живых шесть человек: Михаил 1905 года рождения, Василий 1908 г.р., Мария 1911 г.р., я, Любовь 1921 г.р., Алексей 1924 г.р. Сейчас, когда пишутся эти строки, в живых остались, кроме меня, Василий и Любовь. Оба живут в Сараях.

Михаил, огненно-рыжий, высокого роста, волевой, в школе учился пять лет.