На смерть друга

Случилось так, что ты себе накаркал.
Упрямец, не послушался меня.
На високосный год, на первый ква

рталнам назначалась эта западня.

Так выпало, что реаниматолог

тебя в твою палату не пустил,
отдал хирургу, и наркозный полог
отгородил остаток дней и сил.

Ты отошел. А я не мог смириться

и, как живому, все бубнил тебе,
что твой блестящий слог
                         и взгляд провидца
не по нутру буграм и голытьбе;

что важно из статей составить книги,

одну, вторую, может быть еще.
Но ты молчал, снимая все вериги,
и больше мне не подставлял плечо.

Свыкаются. И радуются мелким

успехам, двери шуткам приоткрыв.
Спешат по новым хитростям и стрелкам,
пытаются пристроить твой архив...

Ты всех простил, прости и мне заботы

работные, беспомощность мою,
пошли мне вслух приветы и остроты.
…На перекрестке, понимая кто ты,
бормочущий и плачущий стою…

                         VI

Пять лет в заложниках,
                         лежачий,
самим собой зажат в тиски,
ты ставил высшие задачи,
но задыхался от тоски.

Друзей отодвигала челядь,

ждя часа…
           Ты ее простил,
не в силах что сказать,
                        а сделать
уже, тем более без сил.

Ты ждал полета без оглядки

к той, что давно к себе зовет,
когда меняя распорядки,
ты враз достигнешь всех высот…

                         VII

Выпить с тобой. И открыться тебе.
И вознестись в долгожданной беседе,
смысл проявляющей в общей судьбе
и побуждающей сердце к победе.

Что-то прочесть. Получить по башке

или поблажку, своих притязаний
не оставляя. И, как о божке,
спорить о Пушкине в действенном плане.

Ты — Стародум, да и я — стародум.

Как же с тобою не стать стародумом?
Времени долго не взяться за ум,
в веке чиновном, чужом и угрюмом.

Встань же с дивана. Возьми костыли.

Едем в Пушгоры. Тебя на колесах
я докачу до святейшей земли,
помня о главных, о русских вопросах.

Сам понимаешь, Тригорское — рай,

там самогонка всех водок кудесней.
Слушай и слушайся. Не помирай.
Неслух упертый…
           Вставай и воскресни.

                         VIII

Измочалит несчастье, измучит,
доконает сознанье греха,
и душа облегченье получит
в ненамеренной строчке стиха.

Крутит память ужасные сцены,

приближается лечащий стыд,
и болезненный опыт бесценный
вскроет смыслы и стон приглушит.

Было легче когда-то и проще,

а беспамятство слыло броней.
Только совесть бинты прополощет.
Лишь поэзия — госпиталь твой.

                         IX

Я живу в окруженье смертей,
как последний солдатик в траншее.
Мне уже не до прежних затей,
а до крестика, вот он, на шее.

В чем я грешен, простите меня,

все, кто умер вокруг, друг за другом
от прицельной пальбы и огня,
все, кто был моим дружеским кругом.

Вы спасали меня и спасли

своим телом, и прахом, и духом.
Я вам кланяюсь всем до земли.
И земле, чтобы сделалась пухом.