На снегу розовый свет...

Дилара хорошенькая женщина. Ей около тридцати и она чуть меня старше. Поэтому я не могу сказать, что она молоденькая. Но на вид она ещё очень даже и ничего, хорошо сохранилась. Дверь открыла в каком–то нежном газовом облаке — голубом пеньюаре, наброшенном прямо на голое тело. Голее некуда. Розовые соски, кудрявый островок между бёдер — всё комфортно, без напряжения, просматривается. Дилара этого абсолютно не замечает. Не замечает, что у меня округлились глаза, и почти остановилось сердце. Бежит на кухню ставить чайник.

Мы очень мало знакомы. Ну, несколько раз вместе попили чай. И один раз — даже коньяк. Болтали, хохотали. С ней очень легко, с Диларочкой. Она умеет как–то по–особенному готовить курицу. Пересыпает кусочки всякими приправами, потом ставит в духовку.

Как–то я пришёл к ней с коньяком, она приготовила именно такую курицу. Засиделись допоздна, я стал ныть, что трудно добираться домой. Далеко, такси не поймаешь. Дилара, конечно, не зверь, пожалела. Разрешила остаться. Постелила мне отдельно, на полу.

Потушили свет. Дилара — в двух шагах, на диван–кровати. У меня сна — ни в одном глазу. Лёг на один бок — что–то жёстко. И на спине неудобно. Лёг на другой бок — ничуть не лучше. Лучше, конечно, там, где Дилара. Диван всё–таки. Интересно — уснула уже, или нет? Зачем спрашивать? Тихонечко рядом прилягу и буду спокойно спать — она и не заметит.

Снимаю плавки и, как уж, почти бесшумно, вползаю к Диларе под лёгкое одеяло. Тишина. Конечно, уже спит. Дотрагиваюсь ладонью — голая. Дотрагиваюсь ещё — голая совсем!

— Саша! — лениво и сонно говорит Дилара, — давай спать! Ну, уж — дудки! Что я — покойник что ли? Рядом со мной такая красота в полной открытости, а я — спать? Да я уже… Да у меня уже… Даже волосы дыбом встали!.. Не помню, как оказался сверху. И всё восхитительно женское — груди, живот, бёдра я уже ощущаю своим телом, и обнажённая нога Дилары уже во всю её длину обхвачена, сжата моими бёдрами, икрами, коленями.

— Нет! — говорит Дилара. Нет! — и всё тут. И начинает сопротивляться. По–настоящему.

— Как — нет?! — я не понимаю. Всё так хорошо складывалось, и вдруг — нет? Настаиваю. Даю волю бессовестным рукам. Это же надо — столько всего, совсем рядом и — нельзя! Лезу целоваться. Дилара сжимает губы, выворачивается. Обнявшись крепче двух друзей, катаемся по кровати. Сплетясь, как пара змей. Оба уже вспотели, тёплые груди Дилары по мне скользят, одеяло давно уже валяется на полу…

Нет, я не сторонник насилия, я просто не могу понять — почему?.. Ну — хоть поцеловать!..

И тут губы Дилары перестают сопротивляться. Они делаются мягкими, раскрываются навстречу моим, и сразу случается горячий жадный любовный поцелуй.

Дилара уже не сжимает колени, она обнимает меня, и я уже могу делать всё, что хочу. И я собираюсь это сделать, но… поздно. Получасовая борьба в постели с обнажённой женщиной не могла не сказаться определённым образом на моих мужских способностях. Семя бесполезно разбрызгивается на бёдра и лоно бедной женщины, я падаю рядом.

Мне в тот момент хотелось не просто упасть, а исчезнуть, провалиться сквозь этажи, сквозь землю, чтобы Дилара никогда меня уже не увидела.

Не дожидаясь утра, я тихонько сбежал.

Потом как–то собрался с духом, позвонил. Услышал, как Дилара смеётся. Как она разговаривает. И я себя спросил: — А что, собственно, произошло? Почему это я не могу снова её увидеть? Хотя бы — только увидеть? И я это Диларе сказал, когда опять чем–то смешил её по телефону. — Хотя бы увидеть, — сказал я. — Конечно, — в любое время, — ответила мне Дилара. Я могу увидеть её в любое время, когда только захочу.

Разговаривали мы в пятницу вечером. В субботу утром, в половину десятого я уже стоял у двери Дилары Садековой.

И вот она, как ни в чём не бывало, почти, в чём мать родила, побежала на кухню готовить чай. Чего–то там рассказывает, смеётся. Достаточно громко, но я не слышу, вернее — не понимаю ничего. Голова идёт кругом. У неё розовые соски… Ладно. Шутить так шутить. Быстро раздеваюсь и прячусь за кресло.

Вот она появляется из кухни, спрашивает, где это я, а я оригинально выпрыгиваю из–за кресла. Эффект превзошёл все ожидания. Визг, как будто тут леший объявился, или же вдруг мышь, откуда ни возьмись, выскочила. Разобрались, правда, быстро, что не мышь и не леший. А это я, Саша. И что чай мне не нужен никакой. Я стал целовать Диларочку и слышал через тонкую синтетику, как сильно колотится, ещё не оправившееся от испуга, её сердечко.

А потом тут же, на кресле, уже без пеньюара… Недолго, всего несколько минут, но вот уже забилась, не сдерживаясь, закричала подо мной Дилара, как чайка, громко, неожиданно. И — затихла.

Лежала, закрыв глаза. Потом как будто очнулась. Посмотрела на меня, отвела глаза в сторону и тихо рассмеялась.

— Что? Что? Диларочка, — спросил я. Она, всё так же глядя в сторону, сказала:

— Странно… У меня так никогда не бывало в первую встречу с мужчиной. У меня вообще это бывает редко. Очень редко.

Про себя я подумал: