На снегу розовый свет...

В кабинет к Ноле Элевичу он пришел снова года два спустя. Да, «недалее, как вчера», Н. зашёл к Шойхетману, и врач его не узнал в первую минуту. Н. похудел, постарел. Казалось, что кто–то вынул его глаза и вставил другие, без жизни. Нет, у Н. уже не было проблем с женщинами. Они бегали за ним, как и положено, табунами, радовались его ненасытности, и каждая втайне мечтала заполучить Н. в мужья.

Н. задержался в кабинете у Шойхетмана ненадолго. Он поблагодарил эскулапа за лечение. Но как–то сухо, без вдохновения. Потом замешкался, сказал, что написал Шойхетману письмо, а сам уезжает за границу.

С этими словами Н. вышел. Письмо осталось лежать на столике. В общем, Шойхетман его прочитал, а потом решил ознакомить с ним меня. «Может, используете что–нибудь в вашей передаче «Часы» — хихикнул он мне напоследок. Почему–то он запомнился мне такой улыбчивый, с немецким фаллоимитатором в руке. Что–то дьявольское было в его улыбке…

Письмо пациента Н. Ноле Элевичу Шойхетману.

«Будьте прокляты Вы, Ноля Элевич, со своей медициной, со своим талантом. Будь проклят тот день, когда я переступил порог Вашего кабинета.

Да, Вы, безусловно, вылечили меня. Для женщин я стал страшен в своём здоровье. И — желанен. Боже, как вся любовь зависит у них от половой близости. Раньше я не замечал этого. Всего–то и проблем стать любимым, влюбить в себя без памяти — это склонить к соитию. День — два — месяц — женщина прилепляется к вашему организму, она вся в желании с ним слиться. Она шепчет вам самые заветные слова, она мыслит с вами, как вы, она — вы, она чувствительна к вам за тысячу километров.

Они менялись у меня каждый день. Я снял квартиру, и они, эти женщины, уползали из неё обессиленные и счастливые.

Я встречался с ними в лифтах, на чердаках, я нагло овладевал ими в прибрежной морской волне среди десятков купающихся. Интеллигентная красавица отдалась мне в троллейбусной давке.

Перед моими глазами пошёл, смешиваясь в сплошную линию, поток женского белья, обнажённых тел и запахов.

Мне нравилось поначалу всё это, и я не пропускал ни одной поощрительной улыбки, ни одного случайно задержавшегося на мне взгляда. В тысячный раз, протыкая эти распахнувшиеся навстречу тела, я, как будто, мстил им за что–то. За то, что когда–то они смеялись над моей слабостью. За то, что проходили мимо, презрительно поджав губы. За то, что я любил их когда–то до самозабвения, а меня сторонились, как прокажённого.

Мужчины, кто из нас может забыть сцену, которая случалась со многими… Женщина торопливо одевается, уходит, не поднимая глаз, и вы никогда больше не можете встретить её в жизни. Никогда. Потому что для этих духовных созданий на первом месте секс, соитие. И без него, без качественной реализации в женщине своих мужских способностей, вам не видать её любви.

Женщины стали… влюбляться в меня. В меня, в бесплатную проститутку. Чем больше я изощрялся, чем причудливее случались мои фантазии, тем сильнее крепла эта самая женская любовь.

Женщины подкарауливали меня на улице, разыскивали на работе, они писали мне письма таким слогом, что позавидовал бы сам Пушкин. Слогу. Мне. Если бы увидел этих женщин.

Я помню, как убегал от одной из них по Ленинскому проспекту. Воздушная леди в вечернем платье, прямо с концерта, — она бежала за мной следом, споткнулась, упала в пыль и кричала, кричала в истерике моё имя. Но… Ноля Элевич… У меня пропала… любовь. Любить я разучился. Этот Божий дар ушёл от меня.

Да, Ноля Элевич, Вы сделали из меня классного мужчину. Самца. Мне было достаточно увидеть женщину. Любую. И я готов был к тому, чтобы проработать с ней любой учебник единоборств между полами. Но от меня ушла любовь. Я видел, как в муках корчились вокруг меня влюбившиеся в меня женщины, но не испытывал к ним никаких чувств. Никаких. Сердце застыло у меня. Очерствело. Возможно, его не стало совсем.

Я перестал улыбаться, я позабыл, что такое счастье. Ведь счастье — я ощутил и понял это запоздало — счастье — это любить самому.

«…Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

Не радуется неправде, а сорадуется истине;

Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит…»[2]

Любовь… И это чувство ушлю от меня. Я вспоминал прекрасное время, когда неделями выглядывал в скверике знакомый силуэт, когда эти неземные создания, эти невыносимо возвышенные существа женщины, смеясь, проходили мимо меня, а мне было больно и сладко. Когда я страдал от безответного чувства — оказывается, это прекрасно, от этого хочется умереть, но для этого хочется жить…