На снегу розовый свет...

С такими мыслями я уснул. Проснулся я опять, когда поезд уже приближался к Актюбинску. Я взглянул на окно. Запылённое стекло было на месте. Солнце уже заполняло духотой наше маленькое купе. Жена ещё спала. Соседа не было, а на столе… Сначала я думал, что мне почудилось. На откидном вагонном столике стояла… голова женщины. Той самой, что подсела к нам ночью, и которая плакала. Неестественно как–то стояла. Неправдоподобно. Живые головы так не могут стоять, а эта была, как живая, с широко раскрытыми и — о, кошмар! — счастливыми глазами! Не было ни следов крови, ни следов насилия. Как какой–нибудь Пушкин скульптурный, или Вольтер, выставленный для интерьера на подрагивающем столике.

Я собрал всё обладание себя и тихо спустился на пол. В принципе, всё закономерно. Всё к тому триста лет и шло. От Казановы до Чикатило один шаг. И мой романтический сосед его сделал. Я тихо–тихо, аккуратно–аккуратно прикрыл страшную голову полотенцем, чтобы со стороны выглядело вполне естественно, как деликатное сокрытие беспорядка после еды, благо волосы женщины не оказались слишком длинными. Поезд уже въезжал на станцию, и я быстро разбудил жену и чуть не на руках вынес её, вместе с чемоданом, в тамбур.

На перроне я оставил её на время и попросил толстого милиционера пройти в наш вагон, чтобы засвидетельствовать жуткое происшествие…

Но… не было головы ни на столе, ни под столом. Ни на полке, ни в ящике под сидением. Ни крови, ни головы. Только газета с огурцами, скорлупой от яиц и пустой бутылкой А/О «Кристалл» — «желаем вам хорошего настроения!».

— Жарко было в вагоне, да? — участливо спросил меня милиционер.

— Да, жарко, — ответил я.

На перроне стояла жена. Она улыбнулась мне, когда я направился к ней из вагона. Улыбнулась, и я увидел странное сияние вокруг неё. Мне даже показалось, что чуточку она стала выше, приподнялась над толпой.

— И, правда. Душное утро. Жаркая ночь, — холодеющей спиной подумал я…

15.12.97 г.

ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВЕННИКА

Дикие места, дикие. За сто вёрст, почитай, ни единой живой души. В 1983 году закон запретил отлавливать в степях одиноких путников и съедать их втихомолку в целях экономии поголовья общественного стада. Закон жутко ударил по стаду.

Вам трудно представить условия, в которых оказался Ваш кроткий рассказчик. Уже наутро, проснувшись в гостинице «люкс» восточного типа, Ваш покорный слуга почувствовал деликатные укусы в области, откуда у людей берут обыкновение расти ноги. Я имел тут в виду переднюю, фасадную часть человеческого тела. Ввиду того, что пропаганда жутко запугала мою легко ранимую психику, я сразу же подумал, что у меня какой–нибудь СПИТ, и скрупулёзно попытался отыскать призднаки страшной болезни. Их оказалось восемь, и у каждого были лапки. Поскольку я точно знал, что против этой зарубежной болезни никто ещё ни фика не придумал, то мысли меня сразу посетили самые грустные…

Все восемь призднаков я заключил в стеклянный флакончик, а сам сел писать завещание. Дома, в областном центре, в холодильнике у меня осталось около килограмма ливерной колбасы, которую я покупал в магазине, будто бы, котику Пушку. В очереди я всем так и объяснял, что у меня есть котик, зовут его Пушок, и он любит именно ливерную колбасу. А сам приходил домой, закрывал плотно ставни и двери и жарил колбаску с луком, а затем употреблял её в пищу. Рядом со мной колбаску кушал и котик Пушок, однако для него диетического продукта я не поджаривал и лука на него не тратил. Друзьям, близким и родственникам я завещал всю мою колбаску из холодильника, а, вместе с ней, и котика. Переднюю лапку Павлику, заднюю — Валере, головку — Горбачевскому.

Пока я был занят формальностями юридического характера, все мои призднаки покинули стеклянную банку и разбрелись по сельской местности. Уже к обеду секретарша директора совхоза энергично двигала внимательной пятернёй по фасадной части своего тела в том месте, откуда выросли её кривые чёрные ноги. И солнце ещё не коснулось линии пустынного горизонта, как сами собой потянулись в карманы брюк руки самого директора совхоза.

Таким нехитрым образом, уже через сутки, мои призднаки распространились по всему хозяйству, и, не покладая рук, с утра до вечера, рачительно шевелилось его мирное население, достигшее половой зрелости.

Вы, конечно, догадываетесь, что так просто не то, что СПИТ, а и чирей нигде не соскочидт. Я допустил неосмотрительную глупозть, за какую заработал неизправимую разплату.