На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Интимные отношения между шефом и секретаршей, если таковые имеются, давно считаются деловыми, потому что каждый пользуется положением другого. Дафи сначала была чем-то вроде чернорабочей, потом перешла на более легкую работу, потом стала секретаршей и оказалась в соседней с директором комнате. Соответственно этим служебным переменам менялось и ее имя — Фина, Финче и, наконец, Дафи.

Наше предприятие довольно большое, и между людьми, кроме трудовых отношений, существуют и личные. Мы становились свидетелями разводов, измен, счастливых романов, искренней дружбы, вражды, одним словом, привыкли к самым разным событиям личного плана, и, в общем-то, любопытством никто у нас не страдает. Но отношения Маврова и Дафи составляли исключение, многих интересовало: любит ли Дафи Маврова или просто благодарна ему за продвижение по службе. Не исключали, что она считает это продвижение вполне заслуженным, соответствующим ее деловым качествам. В этом случае ее связь с Мавровым все готовы были признать бескорыстной, независимо от того, любила ли она его или проявляла легкомыслие. Как видите, любопытство к этой связи не таило в себе ничего преступного, все решали скорее нравственную проблему, тем более что Дафи обладала редкой красотой. Люди невольно испытывают ревность при виде красоты, внушают себе, что красота несовместима с обычными человеческими слабостями, готовы прощать красавицам эти слабости, если они их искупают с достоинством.

Нет смысла напоминать, что во внебрачных связях существуют два «смягчающих вину» обстоятельства — молодость и красота любовницы, которая должна быть красивее супруги и моложе ее хотя бы на десять лет. Иначе, как выразился один из наших сотрудников, игра не сюит свеч, потому что многолетний брак часто — всего лишь обмен колкостями. А Дафи была красива, даже слишком красива. То ли по наивности, то ли по молодости лет, которой не свойственна излишняя суетность, но Дафи словно не осознавала своей красоты, не пользовалась ею, и это придавало ей особенное очарование. Но очарование куда менее заметно, чем яркая красота, и, бьюсь об заклад, что хотя все у нас на работе и называли Дафи красавицей, никто, кроме меня, не оценил по достоинству ее очарования. Мне кажется, что даже и наш директор. А ведь красота вообще несет в себе нечто навязчивое, самодовольное, эгоистическое по отношению к некрасивым, таит в себе невольную нескромность. Очарование имеет иную природу, оно — изящество, волшебство, которое передается не только людям, но всему тому, к чему оно прикасается, без этого волшебства красота холодна и безлична. Как и большинство красавиц, Дафи не обладала блестящим умом, не стремилась получить высшего образования — она закончила какой-то техникум — но и статуи Фидия и Микельанджело, как и портреты больших живописцев, не блещут ни умом, ни образованием, а человечество не перестает восхищаться ими.

Как бы то ни было, но наш директор влюбился по уши, и никто не мог предугадать, что будет дальше — утонет ли он в бушующем море любви или благоразумие все же вернет его к семейному берегу. Во всяком случае, в его положении человек одновременно и счастлив и несчастлив, а кроме того и несколько смешон, потому что пытается скрыть и то, и другое. Что касается Маврова, то было видно за километр, что ему не по себе. Когда у него начался роман с Дафи, ему уже стукнуло сорок пять, возраст хороший для дел, но не для любви; мы, мужчины этого возраста, многозначительно называем его «зрелым». Когда Иван Мавров влюбился в Дафи, он стал тщательно следить за собой, подрезал бакенбарды, постарался скрыть седину на висках, начал делать массаж лица и предпринял еще целый ряд подобных мер, самой важной из которых стала борьба с полнотой — он к сорока пяти отрастил животик. Так как он не мог объяснить дома причину такой перемены, ему пришлось превратить свой кабинет в косметический салон и спортзал. Он приходил на работу за час до начала рабочего дня, растягивал какую-то пружину, делал всевозможные упражнения, прыгал, пыхтел, потел — и все для того, чтобы разница в возрасте в двадцать лет между ним и Дафи не так бросалась в глаза. Менее чем за два месяца он сбросил добрый десяток лет в виде излишнего, а может быть и нужного ему, жира. Такой режим едва ли привел бы к таким результатам, не сядь он на строгую диету. В сущности, он объявил во имя любви голодную забастовку, так что даже я, его первый советник и друг со школьной скамьи, не мог узнать его на расстоянии в двадцать метров.

Любовь воистину делает чудеса, и они не остались тайной для нашего предприятия. Говорят, что обманутый супруг последним узнает о своем позоре. В другие времена, наверно, это так и было, но в наше время, когда процветают средства массовой информации, он узнает об этом если не первым, то уж вторым или третьим непременно. Станиш, супруг Дафи, оказался вторым, он узнал о неверности своей жены в тот день, когда ее перевели на более легкую работу и когда она еще и не помышляла об измене.