На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Он и сам не мог сказать, когда открыл, что здешняя почва — самая лучшая в мире. Странно было смотреть, как он приседает, роется в ней, просеивает ее сквозь пальцы, как старый крестьянин просеивает зерно.

Еще его отец или дед отреклись от земли, или она отреклась от них — это до сих пор не совсем ясно.

Но так или иначе, у них был свой домик на этой земле, на берегу, в приморском городке. Отец возвращался из сухого дока, где работал, то днем, то ночью, как правило, чисто вымытый под душем, но иногда — и с масляным пятном на лбу, с потемневшей верхней губой, с почерневшими от копоти ноздрями, и тогда ему приходилось отмываться дома.

В глубине двора находился колодец, на дне которого блестела холодная вода. Но в самые жаркие месяцы колодец пересыхал. А так как без воды не обойтись, сын брал кувшин и ведро и шел в дальний квартал с большими белыми домами, где из колонок текла на тротуары хрустальная вода, пенясь, как лимонад.

Теперь за водой ходил отец. Потому что теперь пятна и сажу отмывал со своего лица сын. Соседским парням поливали матери, но в этом доме матери не было. Ее здесь уже и не помнили, все делали сами — топили печь, готовили на ней пищу, постигнув лишь одну кулинарную тайну, единственную, но очень важную: самое лучшее жаркое на свете — горячее жаркое. И какой бы ни была жизнь в этом доме, они всегда ели хорошее жаркое.

Старик говорил, что это относится и к морякам. Много разных работ в разных землях испробовали они, и каждая работа приносила доход, позволяющий прокормиться, но главной оставалась та еда, которая готовилась дома, самой лучшей была именно она. И просил сына не уходить в море:

— Пока можешь, держись за сушу. Держись, сынок, и только в крайнем случае уходи в море. Море помогает только тогда, когда суша выбрасывает человека. Иначе и оно губит и выбрасывает человека…

В глубине души старику хотелось, чтобы его сын вкусил плодов других меридианов. Так или иначе, но их род уже достиг края суши. Многие парни из дока уже ушли в плавание, из сухого дока не трудно перейти в мокрый, не имеющий конца-края, они и без того работали на корабельных палубах с пилами и щетками в руках, нужно было только оставить инструменты, а палубам — поплыть по волнам. Парни часто отправлялись в путь на этих палубах. Сын старика тоже собирался выбрать палубу получше, маршрут поинтереснее, но все колебался и медлил, пока в один прекрасный день не понял, что выбор уже сделан, что маршрут уже определен.

Ему предстояло плавание по суше, по книгам и еще по каким-то ориентирам, указанным другими.

Он никогда не думал о том, что мог бы вести других за собой, никогда не считал себя чем-то выше других. Он знал, что создан для работы и только для работы, но прежде чем взяться как следует за нее, он нередко смотрел дома в зеркало на свое лицо, словно хотел определить, не написано ли на нем чего-то значительного: волевых складок возле губ или каких-нибудь других признаков мудрости… Он даже обмерил свой лоб. Умные или талантливые люди обладают высоким лбом, а его лоб не был ни высоким, ни низким, таким же, как и у его отца. Теперь он гадал, почему в комитете решили, что он создан для того, чтобы учить и вести за собой таких же, как и он сам.

Сначала ему было жаль и сухого дока, и своей молодости. Были часы и дни, когда он вертелся, как на токарном станке; он словно слышал, как свистят стружки, видел, как они, снятые с него самого, кружатся перед глазами, как делается все тоньше и совершеннее его существо; он терпел, стиснув зубы, глядя на эти горячие спирали, на то, как они отливают стальной синевой. В такие моменты он допускал, что он сам приобретает такой цвет. И надеялся, что природа нашла для него уже свою более чистую, более точную форму.

Но в редкие дни, в редкие часы отдыха он шел на берег моря, к причалам, и ему еще милее становились дали, утраченные, несбывшиеся, не ставшие для него судьбой. Он видел паровые суда в клубах черного дыма, дизельные корабли и белые теплоходы, словно сделанные специально для молодых женщин и девушек в нарядных платьях, для безоблачной радости путешествий.

А потом он перестал думать обо всем этом. Да ему и некогда было думать. Теперь он работал в центре города, в пятиэтажном здании комитета, работал с комсомольцами. Ему казалось странным, что для этой работы выбрали именно его, а еще более странным то, что он с работой справлялся. Эта работа напоминала порой работу в доке, ему тоже приходилось очищать ржавчину, готовить суда для новых рейдов…

Порой к нему заходили ребята с судов. И тогда он снова видел перед собой морские дали. Ребятам предстоял новый рейс. И от него во многом зависело, каким он будет. И снова он удивлялся, что справляется со своей работой.