На солнечной стороне улицы

Она плюхнулась на диван рядом со мной, задрав ногу на ногу, - очевидно, вполне свободно чувствуя себя в этом доме. Отпила из бокала и поставила его на пол. Минуты две отстраненно наблюдала за молодой парой, сведенной объятием под такую неподходящую для танцев музыку… и вдруг уснула, откинув голову на спинку дивана… Я продолжала рассматривать ее, не стесненная приличиями…

Ее внешность вошла в прекрасную пору абсолютной, исчерпывающей полноты образа, когда лицо выражает покой и свободу от смятений молодости, от стремления непременно успеть и обязательно настигнуть… То золотое сечение возраста, краткий миг благоденствия, когда ты в ладу со временем, собственным телом и собственным лицом…

Изящный кулон-часики на ее шее - явно антикварная вещь - проблескивали бриллиантовой слезой на вдохе поднимавшейся груди, никак не сочетаясь со свободной "художнической" рубашкой, но она, видимо, этот кулон никогда и не снимала…

Вдруг я обнаружила, что мы с ней сидим в одной позе, задрав ногу на ногу, и даже одинаково свесив с дивана руки. В какой-то момент почудилось, что мы - две фигурки, слепленные из одного куска глины.

Так в детстве отщипываешь недостающий кусок от соседнего туляя и прилепляешь к своему… Но ведь, подумала я сразу, мы и вправду слеплены из одного воздуха, одного солнца, воды и глины… - мы, дети нашего детства, нашего города. И разве и я, и она - не тасуем всю жизнь одни и те же магические знаки: дерево, глина, солнце, вода… вода, дерево, глина, солнце? - стараясь воспроизвести свои миры из одних и тех же элементов, которыми насытились наши души и тела в самом начале жизни? Не знаю, как она, а я-то в своем деле до конца уже обречена перебирать все те же знаки, надеясь выстроить из них новую последовательность… Вот и сижу, с закрытыми глазами нащупывая, передвигая, тасуя невидимые карты, шепча все то же, все то же:

- Дерево… солнце… глина… вода… Вода… дерево… глина… солнце… Солнце… солнце… солнце…

Минут через пять она проснулась и повернула ко мне голову.

Довольно долго мы смотрели в глаза друг другу… Она сонно и спокойно; я - с любопытством.

- …Мы ведь встречались прежде? - спросила она наконец… - В… Иерусалиме?

- …и в Иерусалиме… - сказала я.

Странно, как она никогда не могла меня запомнить! Это она-то, со своей поразительной, профессиональной памятью на лица, детали, цвет… В который раз это меня задело: да что я, в конце концов, была для нее прозрачной - вроде того, как высшие силы, по воле которых вершатся наши судьбы, невидимы нашему глазу?

И, может быть в отместку, я произнесла:

- Я ваш автор.

- Вы издаетесь в "Абрамс"?

В то время издательство "Abrains Harry N. Abrains" готовило к изданию книгу по современному искусству, где некий раздел был посвящен и ее творчеству, с репродукциями картин, - в связи с чем, вероятно, она и оказалась в Нью-Йорке.

- Да нет… Ваш автор - в том смысле, что сочиняю о вас книгу! Роман…

Она хмыкнула, подняла брови, тряхнула головой, окончательно просыпаясь. Нахмурилась:

- Забавно… Да… как вы смеете?!… Что, собственно, вы… - но вдруг рассмеялась и проговорила:

- Ну и черт с вами!

Опустив руку, нащупала на полу свой бокал, подняла, отпила глоток.

- Так где ж я нахожусь в данный момент? - спросила она. - В данный момент, в вашем романе. В финале?

- Еще не знаю, - сказала я. - Возможно… И мы почти синхронно подняли свои бокалы.

- "Прощай же, книга…"? - усмехнувшись, спросила она…

- Ну, почему же, - возразила я…

На мгновение меня коснулась мысль, вполне банальная, с давних пор ужасавшая не одного писателя: а вдруг это не я пишу о ней книгу, а она - обо мне? Вдруг не она - мой вымысел, а я - ее? И несколько секунд с тайным страхом я вглядывалась в ее насмешливое лицо…

Но вовремя опомнилась и перевела дух: она была возмутительно молода. Она не старела, - то есть обладала классической привилегией литературного героя, его преимуществом перед автором - вполне смертной особью с камнями в желчном пузыре и астмой, усугубляющейся с годами.

- Ну почему же, - повторила я мягко. - Книга только еще пишется…

***

Однажды, не так давно, когда я поняла, что забыла все, совсем, помню лишь названия двух-трех улиц (давно уже переименованных), я попросила отца нарисовать план Ташкента по памяти.

Меня заботит тающая вещественность, скудеющая плотность мира, которая позволяет если не останавливать время, то хоть немного тормозить его скользящий гон.

Мой отец - художник, у него профессиональная визуальная память и прекрасное чувство ориентации в пространстве. Довольно быстро, по ходу роняя названия, он набросал карандашом паутинки улиц, обвел кружочки площадей, в центре поместил большой овал - Сквер Революции.

С тех пор каждого знакомого ташкентца я просила рисовать по памяти план города.

И каждый рисовал нечто совершенно отличное от реально существовавшей карты.

Что это значит? Страшно подумать! Что каждый жил в каком-то своем городе? В каком-то своем, вымышленном, нереальном городе? Так может быть, его вообще никогда не существовало?

***

Двадцать лет спустя после отъезда я оказалась в Ташкенте по служебным делам.